Пленник дуба - Брэдли Мэрион Зиммер - Страница 7

«О Богиня! Не допусти, чтобы пострадали невиновные… охотники ни в чем перед тобою не повинны…» Моргейна ничего не могла поделать. Она следила, как разворачивается видение, содрогаясь от запаха крови, крови ее самца… Огромный кабан истекал кровью, но ее это не трогало; ему предназначено было умереть, как и Королю-Оленю… умереть, когда придет его срок, и напоить землю своей кровью… Но сзади раздался визг обезумевших от страха поросят, и внезапно она уподобилась Великой Богине. Она не знала, кто она такая — Моргейна или Великая Свинья. Она услышала свой пронзительный, безумный вопль — как тогда, на Авалоне, когда она вскинула руки и призвала туманы Богини. Она запрокинула голову, дрожа, ворча, чувствуя ужас своих поросят, передвигаясь короткими рывками, вскидывая голову, двигаясь по кругу… Перед глазами у нее стояло зеленое и коричневое, никому не нужный, оставленный без внимания челнок в машинально двигающихся руках… А затем, обезумев от чуждых запахов, крови, железа, чего-то незнакомого, врага, поднимающегося на две лапы, стали, крови и смерти, она ринулась в атаку, услышала крики, почувствовала входящий в тело горячий металл, и лесную зелень и бурую землю заволокла багровая пелена. Она чувствовала, как ее клыки рвали чужую плоть, как хлынула горячая кровь и вывалились в рану внутренности, и жизнь покинула ее во вспышке обжигающей боли — и больше она ничего не чувствовала и не знала… Отяжелевший челнок продолжал двигаться, сплетая зеленое и коричневое с мучительной болью у нее в животе, с красными брызгами перед глазами и с колотящимся сердцем. В комнате стояла тишина: слышен был лишь шорох челнока, прялки и веретена, — а в ушах Моргейны по-прежнему звенели крики… Она молча покачнулась — транс отнял у нее последние силы, — тяжело осела на ткацкий станок и застыла недвижно. Через некоторое время она услышала голос Мелайны, но не пошевелилась и не ответила.

— Ах! Гвинет, Мораг! Матушка, тебе плохо? О, небо, она вызвалась ткать, — а с ней всегда от этого делается что-то не то! Увейн! Акколон! Матушка упала на станок!

Моргейна чувствовала, как невестка растирает ей руки и зовет ее по имени. Потом послышался голос Акколона. Моргейна позволила ему поднять и куда-то отнести себя. Она не пошевелилась и не сказала ни слова — просто не могла. Она позволила домашним уложить ее в постель, принести вина и попытаться ее напоить; она чувствовала, как струйка вина стекает по шее, и хотела сказать: «Со мной все в порядке, оставьте меня», — но услышала лишь пугающе тихое ворчание и застыла. Мучительная боль раздирала ее тело на части. Моргейна знала, что после смерти Великая Свинья отпустит ее — но сперва она должна перенести предсмертные муки… Но даже теперь, застыв от боли и не видя ничего вокруг, Моргейна услышала пение охотничьего рога и поняла, что это охотники везут домой Аваллоха, привязав его к седлу, — мертвого, убитого свиньей, что набросилась на него сразу же после того, как он убил ее кабана… и что Аваллох, в свою очередь, убил свинью… Смерть, кровь, возрождение и течение жизни двигались по лесу, словно челнок…

Прошло несколько часов. Моргейна по-прежнему не могла даже пальцем шевельнуть без того, чтобы все ее тело не пронзила ужасающая боль; и она почти радовалась этой боли. «Я никогда не смогу до конца освободиться от этой смерти, но руки Акколона чисты…» Моргейна взглянула ему в глаза. Акколон склонился над ней, смотря на нее с тревогой и страхом. Они ненадолго остались одни.

— Любовь моя, ты уже можешь говорить? — прошептал он. — Что случилось?

Моргейна покачала головой. Ей не удалось выдавить из себя ни единого слова. Но прикосновение Акколона было нежным и желанным. «Знаешь ли ты, что я совершила ради тебя, любимый?»

Наклонившись, Акколон поцеловал ее. Он никогда не узнает, как близки они были к разоблачению и поражению.

— Я должен вернуться к отцу, — мягко сказал Акколон. В голосе его звучало беспокойство. — Он плачет и говорит, что, если бы я поехал на охоту, мой брат остался бы в живых. Теперь он никогда мне этого не простит.

Взгляд его темных глаз остановился на Моргейне, и в них мелькнула тень дурных предчувствий.

— Это ты велела мне не ехать, — сказал он. — Ты узнала об этом при помощи своей магии, любимая?

Несмотря на саднящее горло, Моргейна все-таки заставила себя заговорить.

— Это была воля Богини, — сказала она. — Она не пожелала, чтобы Аваллох уничтожил все то, чего мы добились.

С трудом превозмогая боль, она шевельнула пальцами и провела по синему туловищу змеи, обвивающей руку Акколона.

Внезапно лицо Акколона исполнилось ужаса и благоговения.

— Моргейна! Причастна ли ты к этому?

«О, я должна была предвидеть, как он посмотрит на меня, если узнает обо всем…»

— Почему ты спрашиваешь? — прошептала она. — Я весь день сидела в зале, на глазах у Мелайны, слуг и детей, и ткала… Это была ее воля и ее рука — не моя.

— Но ты знала? Ты знала?

Глаза Моргейны наполнились слезами. Она медленно кивнула. Акколон наклонился и поцеловал ее в губы.

— Быть по сему. Такова воля Богини, — сказал он и ушел.

Глава 3

Стремительный лесной ручей нырял в расщелину между скалами и образовывал глубокую заводь; Моргейна уселась на плоский камень, нависающий над водой, и заставила Акколона сесть рядом. Здесь никто не мог их увидеть, кроме Древнего народа, — а они никогда не предадут свою королеву.

— Милый мой, все эти годы мы трудились вместе; скажи же мне, Акколон, — что, по-твоему, мы делали?

— Леди, мне достаточно было знать, что у тебя есть некая цель, — ответил Акколон, — и потому я ни о чем тебя не спрашивал. Если бы тебе просто понадобился любовник, — он поднял взгляд на Моргейну и прикоснулся к ее руке, — нашлись бы и другие, более искусные в этих играх, чем я… Я люблю тебя всей душой, Моргейна, и… это было бы радостью и честью для меня, если бы ты просто искала у меня поддержки и нежности; но ведь ты не за этим призвала меня, как жрица — жреца.

Акколон заколебался; некоторое время он молчал, ковыряя песок носком сапога, потом произнес:

— Мне приходило в голову, что за всем этим кроется нечто большее, чем простое желание жрицы возродить в этой стране древние обычаи или твое стремление связать нас с силами луны. Я рад был помочь тебе в этом и разделить с тобою веру, леди. Ты воистину стала владычицей этой земли, особенно для Древнего народа, который видит в тебе олицетворение Богини. Но сейчас мне вдруг подумалось, сам не знаю, почему, — Акколон коснулся змей, обвивавших его запястья, — что вот это привязало меня к этой земле, что я должен страдать за нее, а если понадобится, то и умереть.

«Я использовала его, — подумала Моргейна, — так же безжалостно, как когда-то Вивиана использовала меня…»

— Я прекрасно знаю, — продолжал тем временем Акколон, — что древние жертвы не приносятся вот уж больше сотни лет. И все же когда на руках моих появилось вот это, — загорелый палец вновь коснулся змеи, — я подумал, что возможно, я и вправду один из тех, кого Владычица призвала к древней жертве. С тех пор прошло много лет, и мне начало казаться, что это была всего лишь игра воображения желторотого юнца. Но если я должен умереть…

Голос его постепенно затих, словно круги на воде тихой заводи. Стояла такая тишина, что слышно было даже шуршание какого-то жучка в траве. Моргейна не произнесла ни слова, хотя и ощущала страх Акколона. Он должен одолеть свой страх сам, без чьей-либо помощи, как это когда-то сделала она… и Артур, и мерлин, и всякий, перед кем вставало это последнее испытание. И если уж Акколону суждено столкнуться с ним лицом к лицу, он должен идти на это испытание добровольно, осознавая, что он делает.

В конце концов, Акколон спросил:

— Так значит, леди, я понял верно, — я должен умереть? Я думал… если уж и вправду требуется кровавое жертвоприношение… но потом, когда ее жертвой стал Аваллох…

Моргейна увидела, как у него на скулах заиграли желваки.