Король-олень - Брэдли Мэрион Зиммер - Страница 47

«И все-таки она — женщина. Она вершит работу Матери, как может, в меру своих сил и знаний. Не ее вина, что она не прошла обучения на Авалоне».

Моргейна толком не знача, чего от нее ждут, но когда девушка опустилась на колени перед королевой, Моргейна машинально приняла полузабытую позу благословляющей жрицы, и почувствовала на миг издавна знакомое ощущение присутствия чего-то иного, стоящего неизмеримо выше ее… Она на секунду возложила руки на голову девушки, и почувствовала, как сквозь нее пронесся поток силы, — и глуповатое лицо девушки на миг преобразилось. «Богиня вершит свою работу и в ней», — подумала Моргейна. А потом она увидела лицо Акколона. Он смотрел на нее с изумлением и благоговейным трепетом. Ей уже доводилось раньше видеть подобный взгляд — когда она призвала туманы Авалона… И ее затопило ощущение силы, как будто она внезапно вернулась к жизни.

«Я снова жива. После всех этих лет я снова стала жрицей — и это Акколон вернул меня обратно…»

А затем напряжение момента развеялось, и девушка, поднявшись на ноги, отступила и неловко поклонилась королевской свите. Уриенс раздал танцорам деньги и вручил некоторую сумму священнику, на свечи для церкви — и королевская свита отправилась домой. Моргейна степенно шла рядом с Уриенсом, напустив на себя невозмутимый вид, но внутри у нее бурлила жизненная сила. Пасынок Моргейны, Увейн, подобрался поближе и зашагал рядом с ней.

— Сегодня все было красивее, чем обычно, матушка. Шанна такая хорошенькая — ну, Весенняя Дева, дочка кузнеца Эвана. Но ты, матушка, — когда ты благословляла ее, ты была такая красивая! Это тебя нужно было сделать Весенней Девой…

— Ну, будет тебе, — со смехом упрекнула его Моргейна. — Неужто ты и вправду думаешь, что я могла бы нарядиться в зеленое, распустить волосы и плясать на вспаханных полях? Я ведь уже не девушка!

— Нет, — отозвался Увейн, смерив ее долгим взглядом, — но ты выглядишь, словно Богиня. Отец Эйан говорит, будто на самом деле Богиня — это демон, отвращающий народ от службы доброму Христу. Но знаешь, что я думаю? Я думаю, что Богиня была здесь, чтобы люди могли ее почитать, пока они не научились почитать святую Матерь Божью.

Шедший рядом с ними Акколон сказал:

— Богиня была прежде Христа, Увейн, и если ты будешь думать о ней как о Деве Марии, в том не будет ничего дурного. Ты должен всегда служить Владычице, каким бы именем ее ни называли. Но я бы тебе не советовал говорить об этом с отцом Эйаном.

— О, нет! — отозвался мальчик, округлив глаза. — Он не любит женщин — даже богинь.

— Интересно, а как он относится к королевам? — пробормотала себе под нос Моргейна.

Затем они добрались до замка, и Моргейна отправилась проверить, собраны ли вещи Уриенса. Ее захватила дневная неразбериха, и Моргейна спрятала сегодняшнее озарение поглубже, чтобы потом, на досуге, серьезно над этим поразмыслить.

Уриенс уехал вскоре после полудня, прихватив с собой своих рыцарей и пару дворецких. На прощание он нежно поцеловал Моргейну, а Аваллоху велел прислушиваться к советам Акколона и во всем слушаться королевы. Увейн дулся; он хотел ехать с обожаемым отцом, а Уриенс не желал возиться в дороге с ребенком. Моргейна утешила мальчика, пообещав, что он получит особенный гостинец. Но в конце концов с хлопотами было покончено, и Моргейна смогла наконец присесть у камина в большом зале — Мелайна забрала малышей спать, — и обдумать все то, что свалилось на нее сегодня.

Спустились сумерки — долгие сумерки дня солнцестояния. Моргейна взяла веретено и прялку, но она лишь делала вид, будто прядет, время от времени поворачивая веретено и вытягивая небольшой отрезок нити. Моргейна терпеть не могла прясть, и хоть она и редко обращалась к Уриенсу с просьбами, она все же попросила у него позволения нанять двух лишних прях, чтоб избавиться от этой ненавистной работы. Взамен она взяла на себя двойную долю ткачества. Моргейна не смела прясть: это вгоняло ее в странное состояние между сном и бодрствованием, и Моргейна боялась того, что она может увидеть. Вот и теперь она лишь изредка поворачивала веретено, чтоб слуги не заметили, что королева бездельничает… правда, все равно никто не посмел бы упрекнуть ее — она ведь трудилась с утра и до темна…

В комнате воцарился полумрак. Несколько темно-красных ярких полос — последних лучей заходящего солнца — лишь подчеркивали сгустившуюся в углах темноту. Моргейна сощурилась, думая о солнце, что садится сейчас за каменное кольцо на вершине холма, о процессии жриц, идущих за светом факела, что рассеивает тени… На миг перед ней промелькнуло лицо Враны, безмолвное и таинственное. Ей показалось, будто Врана шевельнула губами и произнесла ее имя… В сумраке перед ней проплывали лица: Элейна с распущенными волосами, застигнутая в постели Ланселета; Гвенвифар на свадьбе Моргейны, яростная и торжествующая; спокойное, неподвижное лицо незнакомой женщины со светлыми косами — женщины, которую она встречала лишь в своих видениях, Владычицы Авалона… И снова Врана — испуганная, умоляющая… Артур, идущий среди своих подданных со свечой в руках, словно кающийся грешник… Неужели священники посмеют потребовать от Верховного короля публичного покаяния?! А потом Моргейна увидела авалонскую ладью, затянутую черной тканью, словно для погребального обряда, и свое собственное лицо — оно словно бы отражалось в тумане, — и еще три женщины, тоже одетые в черное, и раненый мужчина, и его голова у нее на коленях…

Темноту комнаты прорезал багровый свет факела, и чей-то голос произнес:

— Ты пытаешься прясть в темноте, матушка? Моргейна подняла голову — неожиданная вспышка света привела ее в замешательство — и с раздражением бросила:

— Я же велела тебе не называть меня так! Акколон вставил факел в железное кольцо на стене и уселся у ног Моргейны.

— Богиня приходится матерью всем нам, леди, и я узнал ее в тебе…

— Ты что, смеешься надо мной? — взволнованно и требовательно спросила Моргейна.

— Я не смеюсь.

Акколон опустился перед нею на колени. Губы его дрожали.

— Я видел сегодня твое лицо. Неужто я посмею над этим смеяться, нося на руках вот это?

Он протянул к ней руки, и в неверном пляшущем свете Моргейне вдруг показалось, будто синие змеи на его запястьях зашевелились и подняли головы.

— Владычица, Мать, Богиня…

Руки молодого рыцаря сомкнулись на талии Моргейны, и Акколон спрятал лицо в ее коленях. Он тихо произнес:

— Ты для меня — олицетворение Богини…

Двигаясь, словно во сне, Моргейна наклонилась и поцеловала Акколона в шею, в мягкие завитки волос. Какая-то часть ее сознания испуганно заметалась.

«Что я делаю?! Неужто это все лишь потому, что он назвал меня именем Богини, обратился, как жрец к жрице? Или это потому, что он коснулся меня, заговорил со мной, и я почувствовала себя женщиной, я вновь ощутила себя живой — впервые за весь этот год, когда я чувствовала себя старой, бесплодной, полумертвой женой мертвеца?»

Акколон поднял голову и поцеловал ее в губы. Моргейна, невольно ответив на поцелуй, почувствовала, что тает, распускается, словно цветок. Ее пронзило острое ощущение, смесь боли и удовольствия, — их языки соприкоснулись, и тело Моргейны переполнилось воспоминаниями… Как долго, бесконечно долго — весь этот бесконечный год, — ее тело заглушало все чувства, не позволяя себе пробудиться — ведь тогда пришлось бы ощущать ласки Уриенса…

«Я — жрица, — с вызовом подумала Моргейна, — и тело дано мне, чтобы служить Богине! То, чем я занималась с Уриенсом, было грехом, данью похоти! А то, что происходит сейчас, — истинно и свято…»

Руки Акколона, касающиеся Моргейны, дрожали; но когда молодой рыцарь заговорил, голос его звучал ровно и рассудительно.

— Думаю, все в замке уже спят. Я знал, что ты будешь сидеть здесь и ждать меня…

На миг эта уверенность возмутила Моргейну; но затем она склонила в голову: Они оба пребывали в руках Богини, и Моргейна не желала спорить с тем потоком, что нес ее, подобно реке; долго, слишком долго ее кружило в сонной, затхлой заводи, и вот теперь ее снова омывал поток жизни.