Бог Мелочей - Рой Арундати - Страница 35

Эста-Представитель и Рахель-Представитель двинулись к Софи-моль.

– Ты думаешь, куда людей посылают Как Миленьких исправляться? – шепотом спросил Эста у Рахели.

– К Государству, – прошептала Рахель в ответ, потому что она знала.

– How do you do? – сказал Эста, обращаясь к Софи-моль, и достаточно громко, чтобы Амму слышала.

– Как индусики в аду, – прошептала ему Софи-моль. Она узнала эту шуточку в школе от одноклассника-пакистанца.

Эста посмотрел на Амму.

Глаза Амму сказали: Не Обращай Внимания, Делай Сам, Как Надо.

По дороге через стоянку машин у аэропорта Жара заползла к ним под одежду и увлажнила новенькие панталончики. Отстав от взрослых, дети виляли между машинами.

– Ваша шлепает вас? – спросила Софи-моль. Рахель и Эста промолчали, не зная, к чему она гнет.

– Моя шлепает, – приглашающе сказала Софи-моль. – Моя даже Лупит.

– Наша нет, – лояльно сказал Эста.

– Везет, – сказала Софи-моль.

Везет богатенькому. Есть карманные-шарманные, и бабушка оставит фабрику в наследство. Ни забот, ни хлопот.

Они прошли мимо однодневной предупредительной голодной забастовки, организованной профсоюзом рабочих аэропорта. И мимо людей, глядящих на однодневную предупредительную голодную забастовку.

И мимо людей, глядящих на людей, глядящих на людей.

Маленькая жестяная табличка на толстом стволе баньяна гласила: «Доктор Р.А. Дост. Венерические болезни и сексуальные расстройства».

– Кого ты любишь Больше Всех На Свете? – спросила Рахель у Софи-моль.

– Джо, – ответила Софи-моль без колебаний. – Моего папу. Он умер два месяца назад. Мы сюда приехали Оправляться От Удара.

– Твой папа ведь Чакко, – сказал Эста.

– Нет, он только мой родной папа, – сказала Софи-моль. – А папа у меня – Джо. Он никогда не шлепает. Вообще никогда.

– Как он может шлепать, если он умер? – спросил рассудительный Эста.

– А ваш-то папа где? – поинтересовалась Софи-моль.

– Он… – Рахель беспомощно посмотрела на Эсту. – …не здесь, – сказал Эста.

– Хочешь знать мой список? – спросила Рахель.

– Давай, – сказала Софи-моль.

Этот «список» был попыткой упорядочить хаос. Рахель постоянно пересматривала его, разрываясь между любовью и долгом. Ее подлинных чувств, разумеется, он не отражал.

– Сначала Амму и Чакко, – сказала Рахель. – Потом Маммачи…

– Наша бабушка, – разъяснил Эста.

– Ее больше, чем брата? – спросила Софи-моль.

– Мы не в счет, – сказала Рахель. – К тому же он может еще заразиться. Так Амму говорит.

– Как это? Чем заразиться? – спросила Софи-моль.

– Поганым Мужским Шовинизмом, – ответила Рахель.

– Это вряд ли, – сказал Эста.

– Так, значит, после Маммачи идет Велютта, потом…

– Кто такой Велютта? – поинтересовалась Софи-моль.

– Человек, которого мы любим, – сказала Рахель. – А после Велютты – ты.

– Я? За что меня-то? – спросила Софи-моль.

– За то, что мы двоюродные. Поэтому мне полагается, – благонравно ответила Рахель.

– Ты не видела меня даже, – сказала Софи-моль. – И я-то тебя не люблю.

– Полюбишь, когда мы лучше познакомимся, – уверенно сказала Рахель.

– Сомневаюсь, – сказал Эста.

– А почему? – спросила Софи-моль.

– Так, – сказал Эста. – И к тому же она почти наверняка будет лилипуткой.

Как будто любить лилипутку – дело совершенно немыслимое.

– А вот и не буду, – сказала Рахель.

– А вот и будешь, – сказал Эста.

– Не буду.

– Будешь.

– Не буду.

– Будешь. Мы с ней близнецы, – сказал Эста, чтобы Софи-моль было понятно, – и посмотри, насколько она ниже меня.

Рахель послушно сделала глубокий вдох, выпятила грудь и встала с Эстой спина к спине на стоянке машин у аэропорта, чтобы Софи-моль видела, насколько она ниже его.

– Может быть, ты будешь карлицей, – предположила Софи-моль. – Это выше, чем лилипутка, и ниже, чем… Человеческая Женщина.

Молчание было насыщено сомнениями по поводу этого компромисса.

Из дверей Зала Прибытия сумрачная красноротая фигура кенгуру помахала цементной лапой только Рахели. Цементные поцелуи, жужжа, понеслись по воздуху, как маленькие вертолетики.

– А вы умеете ходить, как манекенщицы? – поинтересовалась Софи-моль.

– Нет. Мы в Индии так не ходим, – сказал Эста-Представитель.

– А мы в Англии еще как ходим, – сказала Софи-моль. – Все модели так ходят. В телевизоре. Вот, смотрите – это проще простого.

И вся троица, возглавляемая Софи-моль, двинулась через стоянку машин у аэропорта, покачиваясь на манер лучших манекенщиц. Орлиные фляжки-термосы и английская стильная сумочка елозили по их бедрам. Влажные гномики шли, высоко задрав носы.

За ними следовали тени. Серебристые самолетики в голубом церковном небе, похожие на бабочек в луче света.

Лазурный «плимут», снабженный крылышками, приберег для Софи-моль улыбочку. Хромированно-бамперную акулью улыбочку.

Автомобильную улыбочку «Райских солений».

Увидев на крыше «плимута» нарисованные банки и список райских продуктов, Маргарет-кочамма воскликнула:

– Боже мой! Я словно в рекламу попала!

Она все время приговаривала: Боже мой!

Боже мой! Боже мой боже!

– А я и не знала, что вы делаете ананасовые кружочки! – сказала она. – Софи, ты ведь любишь ананасы, правда, скажи?

– Иногда люблю, – сказала Софи. – А иногда нет.

Маргарет-кочамма забралась в рекламу со всеми своими спинными и ручными веснушками, с цветастым платьем и гладкими ногами под ним.

Софи-моль села впереди между Чакко и Маргарет-кочаммой. Сзади из-за спинки сиденья виднелась только ее шляпка. А все потому, что она их дочь.

Рахель и Эста сели сзади.

Багаж был в багажнике.

«Багаж» – отличное слово. «Крепыш» – ужасное слово.

Около Этгуманура они проехали мимо мертвого храмового слона, убитого током от упавшего на дорогу высоковольтного провода. Ликвидацией туши распоряжался инженер от муниципалитета. Работать надо было аккуратно, потому что их действия должны были стать образцом для всех будущих Муниципальных Ликвидации Туш Толстокожих Животных. Дело требовало серьезного подхода. Стояла пожарная машина, стояло несколько смущенных пожарников. Муниципальный служащий стоял с какими-то бумагами и очень много кричал. Стояла тележка с мороженым, рядом кто-то продавал арахис в узеньких бумажных конусах, хитро свернутых так, что в них помещалось не больше восьми-девяти орехов.

– Глядите, мертвый слон, – сказала Софи-моль.

Чакко остановился, чтобы спросить, уж не их ли это знакомец Кочу Томбан (Маленький Бивень), слон из Айеменемского храма, которого раз в месяц приводили к Айеменемскому Дому за кокосовым орехом. Ответили, что нет.

С облегчением узнав, что это чужак, они поехали дальше.

– Слава бхогу, – сказал Эста с акцентом.

– Слава богу, Эста, – поправила его Крошка-кочамма.

По дороге Софи-моль научилась чувствовать первые признаки приближающейся вони сырого каучука и держать ноздри зажатыми еще долго после того, как везущий его грузовик проезжал мимо.

Крошка-кочамма предложила запеть путевую песню.

Эсте и Рахели пришлось выводить ее по-английски старательными голосами. Живо и беззаботно. Так, словно их не заставляли репетировать ее целую неделю. Представителя Э. Пелвиса и Представителя М. Дрозофилу.

Их Проу Ииз Ноу Шение было превосходно.

«Плимут» несся сквозь зеленый полуденный зной, рекламируя соленья щитами на крыше и лазурное небо крылышками.

Подъезжая к Айеменему, они налетели на бабочку салатового цвета (или, может быть, она на них налетела).

Глава 7

Тетради «Грамота»

В кабинете Паппачи наколотые дневные и ночные бабочки рассыпались, оголив пронзившие их некогда злые клинки, на маленькие кучки радужной пыли, запорошившей дно стеклянных демонстрационных ящиков. Пахло грибковой гнилью и затхлой заброшенностью. На торчавшем из стены деревянном штыре висел старый ядовито-зеленый хулахуп, похожий на огромный, списанный за ненадобностью нимб. По подоконнику колонной маршировали блестящие черные муравьи, выпятив зады, как семенящий кордебалет в мюзикле Басби Беркли.[40] Эффектно подсвеченные ярким солнцем. Полированные и красивые.