Жизнь как матч - Платини Мишель Франсуа - Страница 14

Возле двери в раздевалку, через которую мы молча проталкиваемся, стоит ужасный шум. Президент моего клуба Клод Кюни бросает: «Идальго – это жалкий тип1 Пусть наведается в „Нанси“, и посмотрим, как нужно готовить настоящую футбольную команду».

Я устал.

Я огорчен.

Мне стыдно…

Франция – Аргентина, или конец чемпионата мира

Публика на стадионе «Ривер Плейт» не упускает случая, чтобы сильнее задеть меня, когда я выхожу на поле на решающий матч между Францией и Аргентиной в чемпионате 1978 года.

Восемь дней назад аргентинский иллюстрированный журнал «Графико» окрестил меня «Платиниксом» в честь Астерикса, этого несгибаемого небольшого роста галла, прославившегося в битвах с врагом. Сегодня я, как выжатый лимон. Наше поражение от итальянцев внушило местному населению надежду на легкую победу. Поэтому цель собравшихся здесь болельщиков вполне очевидна: сбить меня с толку, подавить морально. В таком важном для Аргентины матче, как этот, все удары хороши. Включая незаметные, подлые. Фрондирующая, даже провоцирующая, публика, сидящая на трибуне, отлично играет роль двенадцатого игрока. Все великие футболисты, все великие команды на собственной шкуре познали, что такое фрондирующая простонародная публика.

В автобусе, который вез нас на стадион «Ривер Плейт», все были чрезвычайно серьезны и молчаливы. Каждый понимал, что в буре, поднятой футбольными критиками, пострадал немного личный авторитет каждого из нас…

Вместе с Домиником Батенеем мне пришлось услышать тяжкое обвинение в создании «собственной команды». Предлогом для этого послужил обед в «Индусском клубе» за отдельным столиком с нашими супругами. Действительно, из жен футболистов только они сопровождали команду в Аргентину. Но это происходило с ведома федеральных властей. Никто не запрещал другим игрокам поступить так же. Мягкая, вносящая гармонию, семейная атмосфера всегда предпочтительнее мрачного климата в команде, где все постоянно сосредоточены на своих обязанностях и переживаниях.

Наш главный медик Вриллак к тому же сболтнул лишнее, выступая в субботу перед микрофоном радиостанции «Уэроп-1». Когда комментатор Жан-Рене Готар принялся допытываться у него о причинах слабого физического состояния команды, он предпочел ретироваться через запасной выход:

– Что же на самом деле происходит?

– Много всего, да еще эти истории…

– Какие истории?

И вот доктор «большой нашей псарни» разоткровенничался…

Тут же поползли слухи. Благодаря обрывкам притворно-доверительных признаний, жирное пятно сплетен начало расползаться. «Забастовка кисточек» превратилась в «дело о спортивной обуви».

Мишель Идальго в субботу вечером куда-то исчез. Он, оказывается, заперся в своей комнате, превратив ее в монашескую келью, и читал пухлый роман Андре Лаказа «Тоннель» – биографический пронзительный рассказ очевидца о пребывании в лагере смерти Маутхаузен.

Идальго и сам находился тогда в темном тоннеле. У него было дурное настроение, ему предстояло провести бессонную ночь. На рассвете он встал, совершил обход, заказал такси и уехал около восьми часов на встречу в РТЛ (Радио и телевидение Люксембурга), которое, учитывая разницу во времени, ведет диалог со своими слушателями в столь ранний час.

Пока Идальго отсутствует, нам в руки попадает парижский «Журналь дю Диманш». Он поместил на первой полосе аршинный заголовок, который звучит как мрачный вызов: «Идальго готов подать в отставку». Вся последняя страница посвящена путаным объяснениям нашего провала в Мар-дель-Плата. Еще один заголовок подпускает шпильку Идальго, цитируя его: «Я уже не руководил своей командой». Только внимательно изучив статью, можно было наконец понять, что нашему тренеру в Мар-дель-Плата мешало руководить командой само спортивное сооружение, так как он был вынужден наблюдать за игрой между Францией и Италией из какой-то канавы, вырытой специально для тренеров, а не со скамейки для запасных. Поэтому Идальго испытывал некоторые затруднения при передаче советов игрокам. Ничего больше.

Когда он возвращается из Буэнос-Айреса с красными от бессонной ночи глазами, со взвинченными нервами и впалыми щеками, то сразу понимает, что в команде произошло что-то неладное. Между французским общественным мнением и мнением сборной больше не существует взаимопонимания.

Пользуясь поддержкой и участием массивного и торжественного Фернанда Састра, президента Французской футбольной федерации, несмотря на его легкомысленный свитер, и уважаемого президента Ассоциации профессиональных клубов Жана Садуля, Идальго продолжает плыть по течению, но все же старается избежать сноса в сторону.

Он находит успокоение в молчаливых одобрительных взглядах своей супруги Моники и в любовно-сострадательных словах, которые старательно выбирают журналисты на традиционной пресс-конференции. Идальго же говорит: «Я почувствовал неистовый, безумный порыв общественного мнения, его „мобилизацию“ вокруг сборной Франции, которую я пытался защитить, как умел. Но думаю, что мне это не удалось, так как я слишком полагался на чистосердечие людей».

Журналисты, однако, с удовольствием делятся с нами своими впечатлениями, если им только удается заманить нас куда-нибудь в укромный уголок. Я слышу бессвязные слова, что Идальго «на мели… что он выжат, как лимон… что он вот-вот подаст в отставку… что он идет на попятную… хочет жить простой жизнью… внутри у него что-то сломалось…»

И это наиболее мягкие слова симпатизирующих.

Другие, менее любезные, добавляют несколько нелестных фраз о его поведении. Батенею они сообщают, что Идальго произнес несколько жестких слов в его адрес.

Некоторые журналисты очень настырны и прибегают к двусмысленностям. Они, например, клянутся, что Идальго, в зависимости от обстоятельств, ведет себя и говорит по-разному.

С начальством: «Игроки вместе с прессой меня предали».

С игроками: «Пресса нас всех предала».

С прессой: «Игроки нас предали…».

Такой отравленный климат заставляет и нас, в свою очередь, утратить выдержку, тем более что футбольные руководители, присутствующие на чемпионате, только подливают масла в огонь развязанной полемики. Никто – ни сам Идальго, ни игроки команды не могут получить помилования у этих критически настроенных скептиков.

Что касается меня, то положение обязывает, и мне приходится защищать свою честь. Тень Иохана Круиффа, этого голландского героя предыдущего чемпионата мира, преследует меня повсюду, словно призрак. Мне постоянно ставят его в пример и в укор. Я взрываюсь: «Я вам говорю, что я не Круифф. У меня никогда не было подобных претензий». Чтобы утвердить собственную личность и прекратить наконец эти утомительные сравнения, я напоминаю всем, что я играю на этом чемпионате под номером 15, что отказался от номера 14. Под ним, как известно, играл Круифф на чемпионате мира 1974 года и в своем «Аяксе».

Трудное время, мучительные часы.

«Индусский клуб», который остряки в насмешку назвали «Средиземноморским», растревожен, словно пчелиный улей.

Понедельник, 5 июня, канун игры Франция – Аргентина. Обычная ежедневно проводимая пресс-конференция. Идальго, стремящийся унять страсти, передает Анри Патрелю маленький, сложенный вчетверо листок бумаги. Наконец-то мы возвращаемся к Кубку мира и нашим земным заботам. Патрель, чуть не лопаясь от гордости из-за того, что к его персоне привлечено всеобщее внимание, старательно, не спеша, монотонно зачитывает список «избранных»: Бертран-Деман, Баттистон, Лопес, Трезор, Босси, Мишель, Батеней, Платини, Рошто, Лакомб, Сикс. В запасе: Барателли, Бракки, Руйе и Бердолл. По сравнению с предыдущим матчем, с Италией, четыре замены: не играют Жанвион, Руйе, Гийо и Дальже, им на смену приходят Батеней, Лопес, Баттистон и Рошто. Команда не выражает особого удивления даже неожиданным возвращениям в состав двух Домиников.

Вторник, 6 июня. Опять восемь утра. Идальго объезжает студии телевидения. Он принимает участие в передаче «Досье нашего экрана». Затем он выходит в эфир в знаменитой передаче «Радиоскоп» Жака Шанселя. Увы, нам не удается поймать эту передачу. Нам о ней подробно расскажут после.