Криминальные Аборты - Ломачинский Андрей Анатольевич - Страница 28

И тут Гришка стал к Тамарке клеиться. Она ему раз четко сказала, что по сравнению с ее Василем Гришка просто никчемное дерьмо. Странно, но задиристый Гришка не обиделся. Он поджидал ее у двери, а когда она входила, то прыгал и хватал ее за сиськи или за задницу, ну прям как семиклассник. Тамара злилась, но не так чтоб сильно. Она никогда серьезно не смотрела на него. Он лез целоваться, правда без какого-либо насилия, как бы в шутку постоянно признавался ей в любви. Тамарка все эти выходки списывала на то, что она единственная молодая птичница и ему заигрывать больше не с кем. Потом она стала его в наглую использовать — по ее приказу Гришка таскал мешки с комбикормом, вывозил помет, дробил мел и выполнял другую тяжелую работу. Она стала в шутку позволять ему подержаться за сиську или легонько взять ее за ягодицы. И вдруг в один момент она поняла, что нестерпимо хочет его. Пару дней она страшно боялась этого желания, а потом дала ему волю. И тут случилось то, чего никогда с ней не было. Случился страшный кайф! До замужества нее пару раз бывали оргазмы, но какие-то быстрые и поверхностные. Она здорово ощущала свой клитор, иногда резко, с острой слабостью до дрожи, но само проникновение оставляло ее весьма равнодушной. Похоже, что роды что-то перестроили в ее организме. В начале Гришка довольно сильно раздрочил ее, и она позволила ему на себя залесть тут же в подсобке. Он всего пару минут нетерпеливо посовался на ее лобке, вот уже пришли ее клиторные дела, как вдруг поверх них навалилось нечто очень приятное, откуда-то изнутри. Чувство было настолько сильным и долгим, что дрожь перешла в какие-то конвульсии, ей казалось что она проваливается в океан удовольствия и страшно хотелось заорать. Он сделал свое дело, а она все лежала полностью расслабленной, слушая периодически возвращающиеся волны своего неземного блаженства, вызывающие все затухающие спазмы ее тела. Это было самое сильное чувство, самое приятное ощущение и самое высокое удовлетворение, когда-либо случавшееся за всю ее жизнь. Она просто не знала, не представляла, что такое возможно у нормальной женщины. Нет реально, такого не может быть! Но оно было.

На следующий вечер она намекнула своему мужу, не хочет ли он чего. Она попросила его сильно «потрогать себя». Он долго тер, потом крутил пальцем вокруг дырочки, она привычно закрыла глаза и стала ждать возвращения своего блаженства. Ничего не произошло. Абсолютно ничего. Он попросился войти в нее и она согласно кивнула головой. Все получилось, как всегда с самой первой брачной ночи. Никак. У нее на глаза навернулись слезы разочарования. Однако, даже воспоминания о ее вчерашней сладости, ничуть не изменили ее отношения к собственному мужу — она нежно обняла его, это же отец ее ребенка, ее единственная и такая прочная опора в этом мире. Она вздохнула и заснула спокойной.

На птичнике она больше всего боялась, все догадаются о ее связях с Григорием. Она боялась, что Григорий сам сболтнет о них по пьяне. Она боялась, что их элементарно застукают за этим делом. Она боялась всего этого, но давала ему все чаще и чаще. Один раз, улучив редкий момент, когда они оказались на птичнике совершенно одни и полностью насладились друг другом, она откровенно рассказала Гришке о своей проблеме с мужем и спросила его, в чем же секрет? Ведь Григорий не делал ничего особенного, ну разве что всегда любил минуты две-три потереть ее клитор. Она ведь просила тоже самое делать своего мужа, но от такого даже не завелась! Григорий сидел голый на мешке с комбикормом, и пытался понять проблему:

— Знаешь, Тамара, бабу, оно ведь любить ее надо… А бабa не должна бояться отдаваться. Ты же мужа своего боишься! Ты же как с отцом родным спишь. Какой тут кайф. А я кто? Так шалопай, ебарь… Я тебя ебу с любовью, а ты меня выше себя не ставишь, вот и разрешаешь себе подо мной кончать на полную.

Вдруг до Тамарки дошел некий смысл такой деревенской сексологии, ее непробиваемая логика и правда. Плевать, что она с Гришкой как простая сучка под кобельком, но куда страшнее было ощущение, что она не сможет переломить свое отношение к Василию. Однако семейная жизнь, комфорт, уют и достаток значили для нее слишком много, пожалуй куда больше, чем возможность испытывать полноценные оргазмы. Она действительно ставит мужа на недосягаемую для себя высоту, она не может себе позволить под таким кончать. Ведь он фактически ее не дрючит — она лишь позволяет ему в себя излить, ровно для того, чтоб ему не было плохо. В мыслях она с ним не спит. И она обняла своего сладкого Гришу-шалопая и попросила его уволиться. На следующее утро он уже сидел в правлении, и высунув язык, писал заявление о переводе с птичника к механизаторам, мотивируя свои действия низкой зарплатой и сварливым бабским коллективом, где ему совершенно невозможно работать. Председатель просьбу удовлетворил, и Гришка исчез с ее жизни, отправившись чинить трактора.

Однако с заменой Гриши на прежнего молчаливого дядю Антона, ее беды не кончились — он поняла, что беременна. Она в принципе не могла залететь от мужа, с ним она была лишь раз, тогда давно, перед последней менструацией, когда просила себя гладить и трогать. После этого он не настаивал, а ей было без надобности. Значит беременна она от Гришки-цыгана, и ее ребенок будет кучерявым и чернявым с большим носом. Доказать мужу, что это его ребенок будет невозможно. Надо сделать тайный аборт. Она вспомнила, как Игнатовна рассказывала про какую-то Захарьевну, вроде та живет на Седьмом Километре и делает аборты каким-то своим чудным методом, да так здорово, что лучше, чем в районной больнице у гинекологов — быстро и совсем не больно.

Седьмым Километром назывался маленький хуторок из двадцати дворов, и найти бабку Захарьевну оказалось совсем просто. Тамара пришла к ней в старую покосившуюся хату, где первые венцы сруба уже давно ушли под землю. Разноцветная крыша была явно «крыта по-бабски» — старая еловая дранка, какой уж не кроют лет этак тридцать, кое-где прикрывалась по верху толем и полосами рубероида. Тамара бережно несла пятьдесят рублей ее собственных денег. Она никогда бы не посмела взять без спроса у Василия, но Василий совершенно не интересовался ее зарплатой. Она вот и взяла с собой последнюю получку.

Захарьевна, или проще баба Люба, оказалась весьма подвижной бабулькой лет около шестидесяти пяти, может чуть больше. Тамара долго не могла приступить к делу, не могла собраться и рассказать о цели своего визита. Тогда баба Люба начала сама. Оказывается с самого начала Отечественной войны она и еще четыре ее сестры попали в окупацию. Отец ее погиб на фронте, а мать повесили немцы, как коммунистку-активистку и за связь с партизанами. Заодно и выгребли абсолютно все продукты из их дома. Остались пять молодых девок от шестнадцати до двадцати трех и их старая бабушка. Еды у них совсем не было, и чтобы не умереть с голоду им пришлось побираться. У своих тоже взять было нечего, но можно было взять у немцев за определенные услуги. Поэтому все они выжили, только вот периодически беременели. От всех беременностей их поизбавляла их же родная бабка, баба Фрося, что померла в день со Сталиным. Поизбавляла, спасла их всех от сраму, а может и от лагеря, да при этом еще научила бабу Любу, тогда двадцатилетнюю девушку, как это делать. С тех пор баба Люба многих девиц от сраму-то спасла, а самой вот в жизни не повезло — детей у нее нет, и муж ее бросил, еще как Хрущев только пришел. Да ты, дочка, не бойся — дело такое безопасное, и не больно совсем, мне баба Фрося два раза делала, в сорок первом и сорок втором, а после я и не пузатилась. Хоть и давно, а я помню хорошо, что никакой боли. Сделают за минуту и иди себе домой, а потом сама выкидыш родишь, что чуть больнее, но тоже терпимо.

Суть метода была предельно проста: Девушке надлежало снять трусы и залезть на стол, над которым висела лампа. Следовало опереться на шею и лопатки, а руками подпереть поясницу и упираясь локтями в стол, поднять зад как можно выше. В этом положении следовало полностью раздвинуть ноги в стороны, так широко, как это возможно. У рожавших сразу срамное место открывается само, и «дырку на соске матки», что внутри влагалища хорошо видно (так баба Люба описала маточный зев и шейку). А вот у нерожавших срамота полностью не открывается, и ее надо открыть, хотя бы два пальца левой руки туда всунуть и раздвинуть, чтоб «сосок с маленькой дыркой» увидать, шибко узенькая «дырочка на соске» у нерожавших. После этого в дырку через сосок вводится обычная вязальная спица, которой в матке прокалывают плод. Это абсолютно не больно, идет немного воды и почти нет крови. Все, можно идти домой, плода уже убили, и выкидыш будет обязательно — матка мертвяков не любит. Ты рожала? Ну так вообще легко будет. Кто жаловался? Да никто еще не жаловался. А спицы боишься! Так чего ее бояться — сейчас на карандаш ваты намотаем, одеколоном обольем, подожгем и спицу над пламенем прокалим, любая зараза сдохнет! Сколько беру? Да рублей пять за работу думаю не жалко…