Вождение вслепую - Брэдбери Рэй Дуглас - Страница 28

Было дело, он проснулся в три часа ночи, потому что в голове крутился список женских имен. Элизабет. Мишель. Ариэль. Как ее окликнуть, если удастся разыскать? Селия? Элен? Диана? Бет?

Обессилев, он снова погрузился в сон.

Недели складывались в месяцы. На исходе четвертого месяца он закричал своему отражению в зеркале:

— Остановись! Если не найдешь ее «кафе-театр» в течение этой недели, сожги карту! Больше никаких имен, никаких улиц — ни утром, ни вечером! Решено!

Отражение молча потупилось.

В девяносто седьмой вечер поисков, когда Андре двигался вдоль набережной Вольтера, на него внезапно нахлынула буря эмоций, которая пробрала его до костей и ударила в сердце. Явственно слыша, но не различая какие-то голоса, он в нерешительности направился к перекрестку и остолбенел.

На другой стороне узкой улочки, под густой кроной дерева, собралась горстка прохожих, которые изучали меню, вставленное в медную рамку, и косились на ближайшее ко входу окно. Не помня себя, Андре сделал шаг вперед и остановился позади них.

— Не может быть, — прошептал он.

За столиком, придвинутым к окну, сидела за ужином при свечах прекраснейшая из женщин, величайшая любовь его жизни. Ее спутник отличался на редкость приятной наружностью. Они поднимали бокалы и пили шампанское.

Где я — внутри или снаружи? — пронеслось в голове у Андре. Не я ли сижу, как прежде, за столиком, признаваясь в любви? Что происходит?

Сердце едва не выскочило из груди, когда взгляд юной красавицы скользнул по его лицу, как тень, и больше не вернулся в его сторону. Она улыбалась своему спутнику поверх язычков пламени. Потрясенный, Андре пробился ко входу, вошел в зал и остановился рядом с этими двумя, которые перешептывались и тихо смеялись.

Она оказалась еще красивее, чем в любую из тех ночей, когда он рисовал ее в своем воображении под разными именами. Скитания по Парижу придали ее щекам румянца, а неповторимым глазам — яркости. Даже смех со временем стал богаче оттенками.

На тротуаре, под окном, прибавилось народу. Андре с трудом выговорил:

— Прощу прощения.

Красавица и ее эффектный спутник подняли глаза. В фиалковом взгляде не промелькнуло ничего похожего на узнавание, на губах не заиграла улыбка.

— Мадам et мсье Шиль? — только и спросил Андре.

Взявшись за руки, они кивнули.

— Что вам угодно? — спросили они.

И допили шампанское.

Зеркало

Бог свидетель, об этих двух дамах можно много чего порассказать. Девчонками, когда они еще бегали в желтых платьицах, им достаточно было стать друг против друга — и можно было прихорашиваться без зеркала. Если верно, что жизнь — это швейцарские часы, то этих девочек можно было уподобить прелестным птичкам, которые выскакивали одновременно, секунда в секунду, каждая из своей дверцы. Обе моргали, даже если великий волшебник, притаившийся за кулисами, дергал только за одну веревочку. Они носили туфельки одинакового фасона, наклоняли головы всегда в одну и ту же сторону и одинаково размахивали при ходьбе руками, словно белыми ленточками. Две молочные бутылки из ледника, две новенькие монетки с портретом Линкольна — и те не могли бы больше походить друг на друга. Когда они входили в школьный танцевальный зал, все ахали и замирали, как будто из помещения вдруг выкачали воздух.

— Двойняшки, — говорили все в один голос.

Имен никто не называл. Допустим, их фамилия была Уичерли, ну и что? При такой взаимозаменяемости невозможно питать особые чувства к одной из двоих, можно симпатизировать только совместному предприятию. Двойняшки, двойняшки — так они и плыли по великой реке времени, словно две маргаритки, брошенные в воду.

— Эти-то выйдут замуж за принцев, — говорили знакомые.

Но они двадцать лет просидели у себя на веранде, сделались такой же неотъемлемой частью городского парка, как лебеди в пруду, а их вскинутые кверху и устремленные вперед личики неизменно белели, как зимние привидения, в непроглядной ночи киносеансов.

Однако в их жизни все же появлялись мужчины; а точнее сказать, время от времени появлялся какой-нибудь мужчина. Слово «жизнь», употребленное в единственном числе — это дань их единению. Если мужчина приходил к ним в дом и снимал шляпу, ему тут же возвращали ее обратно и плавно провожали к выходу.

— Нет, нам нужны близнецы, — говорила соседкам старшая из сестер, выйдя вечером на лужайку. — У нас дома все в двух экземплярах: кровати, обувь, шезлонги, темные очки; будет просто чудо, если мы найдем близнецов, под стать нам самим, потому что никто, кроме близнецов, не понимает, что значит быть самостоятельной личностью и в то же время зеркальным отражением…

Старшая сестра. Она родилась на девять минут раньше младшей, и в ее жилах по праву первородства текла кровь гордой королевы. «Сестра, сделай то, сестра, сделай это, сестра, пойди туда — не знаю, куда».

— Я — зеркало, — сказала Джулия, младшая сестра, когда им стукнуло двадцать девять. — Да-да, я всегда это понимала. Все лучшее досталось Корал: ум, красноречие, способности, цвет лица…

— Да вы совершенно одинаковы, как две карамельки.

— Просто другие не замечают того, что вижу я. У меня поры крупнее, чрезмерно густой румянец, на локтях — загрубевшая кожа. Корал говорит: как наждачная бумага. Нет, она — настоящая личность, а я стою в сторонке, как зеркало, и копирую ее поступки и внешность, но при этом все время помню, что я — как бы невсамделишная: так, волны света, оптический обман. Кто бросит в меня камень и разобьет, тому семь лет счастья не видать.

— По весне вы обе выйдете замуж, это уж точно!

— Корал — возможно, я — никогда. Буду ходить к ней в гости, буду забегать по вечерам, если у нее разболится голова, и заваривать чай. Это у меня единственный талант от бога — заваривать чай.

Нашелся, правда, в 1934 году один человек, который стал ухаживать не за Корал, а за младшей, Джулией. (В городе об этом до сих пор судачат: «Уж как она голосила, когда Джулия пригласила домой поклонника. Ну, думаю, пожар, не иначе. С перепугу выскочила на крыльцо полуголая и вижу: Корал честит его в хвост и в гриву — лучше бы, говорит, мне сквозь землю провалиться. Джулия из-за двери носу не кажет, а ее ухажер как стоял столбом посреди лужайки, так шляпу и уронил на мокрую траву. На другое утро Джулия украдкой вышла из дому, подхватила эту шляпу — и бегом назад. После того случая двойняшки не появлялись в городе с неделю, а потом снова вышли парочкой: плывут себе вдоль по улице, как лодки под парусом, но с тех пор я сразу отличаю, которая из них Джулия: сколько лет прошло, а ее по лицу всегда узнать можно».)

На той неделе им исполнилось сорок — барышням Уичерли, старой и молодой. В тот день как будто лопнула тугая струна, и звук прокатился по всему городу.

Поутру, встав с постели, Джулия Уичерли не стала расчесывать волосы. За завтраком старшая сестра посмотрела на свое правдивое отражение и спросила:

— Никак гребень сломался?

— Гребень?

— В каком виде у тебя волосы? Это же воронье гнездо. — С этими словами старшая дотронулась точеными фарфоровыми пальчиками до своей собственной прически, напоминавшей отлитый прямо по ее королевской голове золотой венец — тугие косы, ни единой выбившейся прядочки, ни следа корпии от папильоток, не говоря уже о шелушках, даже самых микроскопических. Вся она была такой опрятной, что, казалось, ее протерли спиртом из горелки. — Дай-ка я тебя приведу в порядок.

Но Джулия поднялась из-за стола и вышла из комнаты.

В тот же день лопнула следующая струна.

Джулия появилась на улице в одиночку.

Прохожие ее не узнавали. В самом деле, мыслимо ли узнать одну из двоих, если сорок лет они появлялись только вместе, как пара изящных туфелек, и прогуливались вдоль ярко освещенных витрин? Каждый встречный характерным образом крутил головой, переводя взгляд с одного женского лица на его точный дубликат.