Странница - Брэдбери Рэй Дуглас - Страница 1

Рэй Бредбери

Странница

Отец заглянул в комнату Сеси перед самым рассветом. Она лежала в кровати. Он недоверчиво повел головой и махнул рукой на нее.

– Ну, знаете, если бы мне сказали, что от ее разлеживания на кровати есть какой-то прок, – сказал он, – я бы сжевал весь креп со своего сундука красного дерева. Ночь напролет дрыхнет, съедает завтрак, а потом валяется весь день на застеленной постели.

– Э, что ты такое говоришь, от нее масса пользы, – возразила Мать, уводя его по коридору, подальше от объятой сном бледной фигуры Сеси. – Да если хочешь знать, она одна из самых полезных членов Семейства. Что толку от твоих братьев? Большинство из них целый день спит и не делает ничего. По крайней мере Сеси делает.

Они спустились вниз, где пахло свечным нагаром, по лестнице с перилами, покрытыми черным крепом, к которому не прикасались уже несколько месяцев после общего семейного сборища, и по дороге шептались между собой. Отец устало распустил галстук.

– Вот так, работаем ночами, – сказал он. – А что поделаешь, если, как ты говоришь, мы старомодны.

– Конечно, ничего не поделаешь. Не могут же все в Семействе быть современными. – Она открыла дверь подвала, и рука об руку они стали спускаться в темноту. Улыбаясь, она обернулась на его круглое бледное лицо. – Как же нам повезло, что мне вовсе не нужно спать. Да если бы ты женился на женщине, спящей по ночам, ну подумай сам, что это был бы за брак! Каждый из нас особенный. Ни один не похож на другого. Все сумасброды. Уж такое у нас Семейство. Иногда появляется кто-то, подобный Сеси, весь в мыслях, бывают такие, как дядюшка Эйнар, весь в полете, и потом кто-то вроде Тимоти, такой одинаковенький, ровный и обыкновенный. И вот ты, спящий днями. Наконец, я, всю жизнь, как один день, не смыкающая глаз. Потому-то для тебя не должно быть слишком трудным понять Сеси. Она помогает мне каждый день миллионом способов. Для меня посылает свой ум к бакалейщику узнать, что у него есть. Она забирается в мясника, и мне не надо далеко ехать, если он еще не рубил мяса. Она предупреждает меня о сплетницах, которые собираются в гости проболтать весь день. И вообще есть шесть сотен других вещей!..

Они остановились в подвале, подле огромного пустого сундука красного дерева. Он устроился в нем, все еще не расставшись с сомнениями.

– Если бы только она побольше делала, – сказал он. – Боюсь, придется велеть ей поискать себе работу.

– Спи и думай, – сказала она ему. – Обдумай все хорошенько. Может, к заходу солнца у тебя появится другое мнение.

Она опускала над ним крышку. «Ладно», – промолвил он задумчиво. Крышка захлопнулась.

– Доброе утро, дорогой, – сказала она.

– Доброе утро, – глухо отозвался он, замкнутый в пустом пространстве сундука. Солнце поднялось. Она заспешила наверх стряпать завтрак.

Сеси Эллиот была та, кто Странствует. На вид ординарная восемнадцатилетняя девушка. Но ведь ни о ком в Семействе нельзя судить по виду, каков он на самом деле. В каждом таилось ядовитое жало, нечто дурное, червяк или ведьма с метлой. Они жили по маленьким городкам и фермам, разбросанным по всему миру, просто и очень близко подстраивая и приспосабливая свои таланты к потребностям и законам переменчивого мира.

Сеси Эллиот проснулась. Она плавно проплыла по дому, мурлыкая себе под нос. «Доброе утро, мама!» Она спустилась в подвал проверить каждый из огромных сундуков красного дерева, смахнуть с них пыль, убедиться, что каждый плотно закрыт. «Папа», – молвила она, полируя один сундук. «Кузина Эстер, – заметила она, осматривая другой. – Приехала навестить нас. И… – она слегка постучала по третьему, – дедушка Эллиот». Внутри зашуршало, словно свиток папируса. «Странная у нас выдалась семейка, – подумала она, опять поднимаясь на кухню. – Для одних – ночь в удовольствие, для других – проклятье, некоторые, как мама, не смыкают глаз по двадцать пять часов в сутки, а кое-кто, как я, спят пятьдесят девять минут из шестидесяти. Каждый спит по-своему».

Она принялась за еду. Откусив абрикосовый пудинг, перехватила напряженный взгляд Матери. Положила ложку на стол. Сеси сказала: «Папа передумает. Я покажу ему, как хорошо иметь меня рядышком. Я же семейная страховка, как только он этого не понимает. Но подожди».

Мать произнесла:

– Ты что, была во мне, когда я только что спорила с папой?

– Да.

– Мне показалось, я чувствую, как ты смотришь моими глазами, – кивнула Мать.

Сеси доела и поднялась в комнату, где спала. Она сложила одеяла и чистые прохладные простыни, потом улеглась поверх покрывала, закрыла глаза, пристроила свои тонкие белые пальцы на своей маленькой грудке, оперлась изящной, изысканно выточенной головкой на пышный узел каштановых волос.

Она отправилась в Странствие.

Ее ум выскользнул из комнаты, пролетел над цветочными клумбами во дворе, над полями, зеленеющими холмами, над старыми дремлющими улочками Меллинтауна, оставив позади провал оврага, смешался с потоками ветра. Весь день она будет носиться туда и сюда. Ее ум втиснется в собак, задержится там, и она ощутит, что чувствует ощетинившийся пес, попробует сочной косточки, принюхается к густому запаху мочи у оснований стволов деревьев. Она будет слышать, как слышит собака. Начисто позабудет человеческое восприятие. Она войдет в собачий скелет. Это больше, чем телепатия, здесь как бы вылетаешь в один дымоход, а втягиваешься в совсем другой. Это полное перемещение из среды, окружающей тело, в среду другого. Это проникновение внутрь собак, обнюхивающих деревья, внутрь людей, старых дев, птиц, детей, играющих в классы, любовников на утренней постели, рабочих, потеющих с лопатой в руках, внутрь не отягченных фантазией розоватых мозгов неродившихся детишек.

Куда ей направиться сегодня? Она приняла решение и тронулась в путь! Когда мгновение спустя ее Мать на цыпочках подошла и заглянула в комнату, она увидела тело Сеси на постели, ее грудь неподвижна, лицо спокойно. Сеси уже нету. Мать кивнула головой и улыбнулась.

Утро прошло. Леонард, Байон и Сэм ушли на работу, Лаура и сестра-маникюрша тоже, а Тимоти был препровожден в школу. Дом затих. В полуденный час единственным звуком была песенка, распеваемая игравшими на заднем дворе тремя младшими кузинами Сеси Эллиот. В доме всегда кишмя кишело какими-то кузинами или кузенами, дядьями или двоюродными племянниками и бодрствующими по ночам племянницами – они появлялись и пропадали, как вытекает в водопроводную трубу вода из крана.

Кузины бросили играть, когда высокий громкоголосый человек сильно постучал во входную дверь и, когда Мать отозвалась, направился прямиком в дом.

– Это же дядя Джон! – воскликнула, переводя дыхание, самая маленькая девочка.

– Тот, которого мы не любим? – спросила вторая.

– Что ему нужно? – крикнула третья – Какой он злющий!

– Это мы злы на него, а не он, – пояснила с гордостью вторая, – за то, что он опозорил Семейство шестьдесят лет назад, а потом семьдесят лет назад и еще двадцать лет назад.

– Послушайте! – они прислушались. – Он побежал наверх.

– Кажется, плачет.

– А разве взрослые плачут?

– Еще как, дурочка.

– Он в комнате Сеси! Орет. Гогочет. Молится. Ревет.

Самая младшая сама расплакалась. Она бросилась к двери в подвал:

– Проснитесь! Вы, там, внизу, проснитесь! Вы, в сундуках! Здесь дядя Джон, и у него, наверное, кедровая палочка! Я не хочу кедровой палочки в грудь! Проснитесь!

– Ш-ш-ш, – цыкнула старшая. – Нет у него никакой палочки! И вообще разве можно будить тех, кто в сундуке. Слушайте, вы!

Они задрали головы вверх и с блестящими глазами принялись ждать.

– Отойди от кровати! – крикнула Мать с порога комнаты.

Дядя Джон склонился над дремлющей формой Сеси. Губы его покривились. В зеленых глазах маячили отчаяние, обреченность, бешенство.

– Что, я совсем поздно? – хрипло всхлипывая, закричал он. – Она ушла?

– Давным-давно! – отрезала Мать. – Ты что, ослеп? И может не вернуться много дней. Бывает, лежит так целую неделю. Мне не нужно кормить тело, оно кормится с теми, в кого или во что вселяется. Отойди от нее!