Числа и знаки. Трилогия - Бурносов Юрий Николаевич - Страница 147

– Но туда мужчины не допускаются! - удивился фрате Бернарт.

– Для грейсфрате и его свиты было сделано исключение. «Миссерихордия да будет сохранена во благо, и никаких препонов сему быть не может!» - так сказала, слыхал я, грейсшвессе Субрелия. Но не об этом разговор, не об этом. Более того, я не хочу продолжать его здесь и сейчас: я предлагаю вам, хире Бофранк, покинуть сии гостеприимные стены и ехать со мною, дабы обсудить происходящее и подумать, что можем мы сделать и не опоздали ли.

Бофранку не оставалось ничего иного, кроме как согласиться. Собрав нехитрые свои пожитки, он попрощался с добрыми уродливыми монахами и настоятелем, не преминув сказать последнему:

– Стало быть, врата монастыря все же отворяются!

– Кто говорил о вратах? - поднял брови фрате Бернарт.

И в самом деле, они покинули монастырь через старинный подземный ход, начинавшийся в подвале. Отворив тяжелую дверь, схваченную коваными железными полосами, брассе Антон обождал, пока поддерживаемый секретарем престарелый грейсфрате Шмиц и с ними Бофранк спустятся по крутым ступеням, после чего засов чуть слышно лязгнул, и все трое остались в сыром сводчатом коридоре, освещаемом лишь переносной масляной лампой, что держал в руке фрате Исидор.

Путешествие с Гаусбертой и верным Акселем - вот что вспомнил тут же Хаиме Бофранк. Но подземный ход противу горных пещер оказался достаточно коротким, и вскоре компания выбралась наружу - в неприметном домике за рекою, где их поджидал еще один монах с волчьей пастью; убедившись, что все в порядке, он взял у фрате Исидора лампу и исчез в подземном ходе, заперев его за собой.

У домика ждал закрытый экипаж, запряженный двумя лошадьми. Молчаливый возница взобрался на козлы, рядом с ним сел фрате Исидор - только сейчас Бофранк заметил, что секретарь вооружен шпагой и пистолетом, - а субкомиссар и грейсфрате Шмиц разместились внутри.

Солнечный свет, и без того весьма слабый, проникал внутрь экипажа через затянутые черной сеткою оконца у самого потолка, отчего Бофранк не мог видеть выраженье лица грейсфрате, но слышал только его голос.

И вот что говорил председатель Великой Комиссии:

- Ударю я в дверь,

Засов разломаю,

Ударю в косяк,

Повышибу створки,

Подниму я мертвых,

Живых съедят,

Больше живых

Умножатся мертвые.

Так и умножатся, так и съедят, и не будет спасения. А кто ликом мертвец, тот и есть мертвец. Что мертвец скажет, то и правда, а что мертвец знает, то будет и он знать, и мертвецы станут поклоняться ему, а дары будут голова, да рука, да сердце, да кишка, да что еще изнутри. И тлен будет, и сушь будет, и мрак ляжет.

А кто поймет, тот восплачет, ибо ничего сделать нельзя.

А кто возьмет крест да сложит с ним еще крест, и будет тому знак.

А кто возьмет крест да сложит с ним два, будет тому еще знак.

А кто возьмет три розы, обрезав стебли, измяв лепестки так, что сок окропит землю, тому откроется. И будут три ночи и три дня, как ночь едина, и против того ничего не сделать, а только восплачет снова, кто поймет.

Не страшно, когда мертвый лежит, не страшно, когда мертвый глядит, страшно, когда мертвый ходит, есть просит. А кто даст мертвому едомое, тот сам станет едомое.

А кто поймет, тот восплачет, ибо ничего сделать нельзя…

Знакомы ли вам эти строки, субкомиссар?

– Пророчество Третьей Книги Марцинуса Фруде, - сказал Бофранк. - Откуда оно вам известно, грейсфрате?

– Я все ж таки председатель Великой Комиссии, хире субкомиссар, - издав сухой смешок, отвечал Шмиц. - Но мне странно, отчего вы с самого начала не обратились за помощью к церкви?

– Вы шутите? После моего близкого знакомства с грейсфрате Броньолусом… К тому же это церковь обратилась ко мне за помощью: уж коли вы все знаете, должны бы знать и о просьбах ко мне, высказанных грейсфрате Баффельтом.

– Знаю-знаю, - сказал Шмиц. - Верите ли, хире Бофранк, но я мало что могу. Великая Комиссия существует лишь на бумаге, многие мои товарищи, что вместе со мною боролись за чистоту - истинную чистоту! - веры, давно уже на небесах… Тем печальнее мне знать о деяниях гнусных поклонников нечисти, проникших в самое сердце церкви. На счастье, вблизи грейсфрате оставался человек, который верен нам.

– Кто же он?

– Брассе Слиман, муж добрый и богобоязненный. Вы, верно, помните его - он приезжал вместе с Броньолусом в поселок и даже принял участие в потасовке, кою вы столь неосмотрительно учинили на дороге.

Да, субкомиссар помнил брассе Слимана из Рейсвеекке, толстого бородача, что походил внешним видом скорее на старшину латников. В последний раз он видел его, когда встречался с Броньолусом, в самый разгар возвышения миссерихордии. Тогда брассе Хауке - еще один из спутников грейсфрате, не имевший, кстати, оснований желать Бофранку добра, - прибыл прямо к подъезду дома Бофранка, и в карете как раз сидел брассе Слиман. Бородач, казалось, искренне обрадовался встрече, но не конестабль… Знать бы, что брассе Слиман - друг!

Субкомиссар попытался унять душевное волнение. Что проку сожалеть о минувшем? Да и неизвестно пока, каков на самом деле грейсфрате Шмиц. Ловушки могли ожидать повсюду, и доверяться председателю Великой Комиссии Бофранк не торопился. Да, он знал пророчество Третьей Книги - и что же? Его знал и Баффельт, и присные Баффельта, что же мешает Шмицу быть всего лишь одним из многих посвященных?

– Вы могли обратиться к герцогу, к королю, - сказал Бофранк.

– Вы тоже, - парировал Шмиц. - Вы вхожи к грейскомиссару Фолькону, даже к герцогу Нейсу. Что вам помешало?

– Я не церковник. Кто бы мне поверил?

– Я - церковник, но не поверили бы и мне, хире Бофранк. Ведь старик Кристиан Шмиц - всего лишь выживший из ума поборник веры, которого надобно поздравлять на церковные праздники, не допуская до дел серьезных. Более того, я, как мог, старался все эти годы поддерживать слухи о своей немощи, о старческой скудости ума. И преуспел в этом. Сознайтесь, вы были удивлены, увидав меня в достаточно добром здравии?

– Удивлен, грейсфрате.

– Вот видите… Я, наверное, во многом даже перестарался, ибо обнаружил в недоумении, что утратил былое влияние на некоторых персон.