Мгновение в лучах солнца - Брэдбери Рэй Дуглас - Страница 2

Он прижал ее к кровати.

– Знаешь ли ты, как одиноко мне становится, когда мы спорим и ссоримся?

Он ждал ответа, но она молчала. В его голосе послышалось ей такое, от чего почудилось, будто сидит она в поезде, а он стоит на платформе и говорит: "Не уезжай". Она в смятении кричит в ответ: "Это же ты сидишь в вагоне! Ты! А я никуда не уезжаю!.."

В три часа утра она проснулась и уже не могла заснуть. В комнату вливалась прохлада глубокой ночи. Она прислушалась к дыханию мужа и почувствовала, как весь мир уходит куда-то далеко…

Они прожили вместе пять лет, и за все это время ни на день не разлучались; она никуда не ходила одна, он был рядом с ней всегда, наблюдал, критиковал и ни разу не разрешил отлучиться больше чем на час, не потребовав от нее полного отчета. Иногда, чувствуя себя при этом воплощением зла, она украдкой, никому не сказав, уходила в кино на ночной сеанс и, глубоко вдыхая воздух свободы, наблюдала, как люди, куда реальнее ее, двигались по экрану.

"1825 дней с тобой, муж мой, – подумалось ей. – Я, как тот человек из "Бочонка Амонтильядо" (рассказ Э.По), которого замуровали в подземелье, кричу, но никто меня не слышит".

За дверью послышались шаги и чей-то стук.

– Senora, – позвал кто-то тихонько по-испански, – уже три часа.

– Боже, тш-тш… – зашипела жена, вскочила, кинулась к двери и, чуть-чуть приоткрыв ее, сказала в темноту:

– Вы ошиблись.

– Senora, время – три часа.

– Нет, нет, – прошептала она с перекошенным от отчаяния лицом. – Я имела в виду завтра в три часа дня…

– В чем дело? – осведомился проснувшийся муж и зажег свет. – О боже, только три часа ночи. Что этому болвану нужно?

Жена повернулась к нему и, закрывая глаза, сказала:

– Он повезет нас к Парикутину.

– Господи, ты, похоже, по-испански вообще ни в зуб ногой!

– Уходите, – сказала она таксисту.

– Но я же специально вставал.

Муж выругался и поднялся.

– А-а, теперь я все равно не усну. Скажи этому идиоту, мы будем готовы через десять минут и поедем с ним, о господи!

Проводник нырнул в темноту и выскользнул на улицу, где холодная луна полировала бамперы его машины.

– Ну, ты и бестолковая, – бросил муж, натягивая две пары брюк, две рубашки и на все это шерстяную рубаху. – Дьявол, это уж точно добьет мое горло. Ну, если я опять свалюсь с ларингитом…

– Ложись спать, черт с тобой.

– Нет уж, теперь я все равно не засну, – ответил он, натягивая еще два свитера и две пары носков. – Там в горах холодно, одевайся теплее, да пошевеливайся.

– Ложись спать, – сказала она. – Заболеешь, опять будешь ныть, на что мне это нужно.

– По крайней мере могла бы хоть время ему четко сказать.

– Заткнись.

– У тебя ветер в голове, поэтому ты вечно что-нибудь напортачишь.

– Оставь меня в покое, черт бы тебя побрал, оставь меня, я не нарочно это сделала!

Она подняла руки, сжав их в кулаки. Пылающее лицо ее было искажено и безобразно.

– Опусти руки! – закричал он.

– Я тебя убью, клянусь, убью, – кричала она. – Оставь меня в покое! Я из кожи вон лезла – кровати, язык, время, о господи! Думаешь, я не понимаю, что виновата?

Через минуту, успокоившись, она протянула ему кожаную куртку и сказала:

– Пойдем, он ждет нас.

– Иди ты к чертям, я никуда не поеду. – Он опять сел. – Ты должна мне 50 долларов.

– С какой стати?

– А ты вспомни, что обещала?

И она вспомнила. Это было в Калифорнии, в самый первый день их путешествия. Они поругались из-за какого-то пустяка, и впервые в жизни она подняла на него руку, но, испугавшись, опустила и уставилась на предательскую ладонь.

– Ты хотела ударить меня! – закричал он.

– Да.

– Ну, что ж, если ты еще раз сделаешь что-либо подобное, то заплатишь мне 50 долларов из своего кармана.

Такова была их жизнь, полная дани, выкупа и мелкого шантажа. Она платила за все свои ошибки, случайные и неслучайные: доллар за то, доллар за это. Если по ее вине был испорчен вечер, она платила из денег, отложенных на одежду. Если они ходили в театр и она начинала критиковать понравившуюся ему пьесу, он устраивал сцену, и ей приходилось платить за билеты… Так продолжалось год за годом, чем дальше, тем хуже…

– 50 долларов. Ты обещала, если дело снова дойдет до таких истерик с рукоприкладством.

– Но я же не ударила тебя. Ладно. Заткнись. Я заплачу тебе эти 50 долларов, я сколько угодно заплачу, только оставь меня в покое.

Она отвернулась и подумала, что он превратил деньги в орудие, постоянно нацеленное на нее. Когда она срывалась, то вынуждена была отдавать ему часть заработка, достававшегося ей нелегким трудом.

– А знаешь, у меня такое впечатление, что с тех пор, как мои рассказы взяли в журнал, ты затеваешь больше ссор, а я плачу тебе больше денег.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросил он и, неожиданно успокоившись, добавил:

– Так ты заплатишь?

– Да.

Она быстро надевала брюки и куртку.

– Кстати, я давно собиралась поговорить с тобой о деньгах. Нет смысла держать их отдельно, все деньги я буду отдавать тебе.

– Я об этом не просил, – быстро сказал он.

– А я настаиваю.

"Я сейчас обезоруживаю тебя, – думала она. – Теперь уж ты не будешь выкачивать из меня деньги, цент за центом, капля за каплей. Придется тебе придумать другой способ, чтоб досаждать мне".

– Но… – начал он.

– Не будем больше говорить об этом. Они все твои.

– Я просто хотел, чтобы это послужило тебе уроком. Ведь ты такая несдержанная.

– Ну да, и живу я только ради денег.

– Все деньги мне не нужны.

– Ладно, хватит.

Перебранка утомила ее. Она открыла дверь и прислушалась. Соседи ничего не слышали, а если и слышали, то не обратили внимания. Фары ожидавшего их такси освещали небольшую площадь перед гостиницей…

Они выехали из Уруапана и долго тряслись по застывшим в ленивой дреме снежно-пепельным холмам под холодными ясными звездами, потом взобрались на гору, где стояли торжественно-серьезные мужчины и смуглые мальчишки; рядом под безмолвным небом переговаривалась группа американцев в бриджах. Подвели лошадей, и все отправились вверх по реке лавы. Жена заговорила с американцами, посыпались шутки; муж через некоторое время поскакал вперед…

В эту ночь Парикутин был рекой золота, далекой рекой расплавленной руды, текущей к мертвому морю лавы, к далекому вулканическому берегу. Если затаить дыхание и успокоить колотящееся сердце, можно услышать, как лава сталкивает вниз камни; они катятся, переворачиваются и едва слышно грохочут. Над кратером стояло красное сияние, а изнутри беззвучно поднимались светло-коричневые и серые облака, залитые розовым светом…

Они стояли вдвоем и смотрели, как лава слизывает темный конус вершины.

Он упрямо молчал.

– Чем ты теперь недоволен? – спросила она.

– Разве ты не могла побыть со мной? Я думал, что в Мексике мы всегда будем вместе. А ты сразу начинаешь трепаться с этими проклятыми техасцами.

– Мне было так одиноко. За два месяца мы не встретили ни одного американца. Днем здесь хорошо, а по ночам тоскливо. Просто захотелось с кем-нибудь поговорить.

– Тебе захотелось сказать им, что ты писательница.

– Неправда.

– Всегда всем рассказываешь, какая ты хорошая писательница и как путешествуешь по Мексике на деньги, заработанные в большом журнале, напечатавшем твой рассказ.

– Один из них спросил, чем я занимаюсь, вот я и сказала. Но ты прав, черт возьми, я действительно горжусь своей работой. Мне пришлось ждать целых десять лет, пока напечатали мой первый рассказ.

Он долго рассматривал жену, освещенную пламенем вулкана.

– А знаешь, перед тем, как ехать сюда, я вспомнил об этой проклятой пишущей машинке и чуть было не швырнул ее в реку.

– Что?!

– Нет, не выбросил, пока просто запер в машине. Я уже сыт по горло и ею, и тем, как ты портишь нашу поездку. Ведь ты здесь не со мной, а сама по себе, для тебя существует только одно – ты, ты и эта чертова машинка, ты и твои нервы, ты и твои впечатления, ты и твое одиночество. Я знал, что так будет и сегодня. Куда бы мы ни пошли, ты вечно спешишь в номер и барабанишь на своей машинке. И днем, и ночью – одно и то же, да сколько же можно?! Зачем мы сюда приехали?!