Из праха восставшие - Брэдбери Рэй Дуглас - Страница 13

Питер попытался схватить изумительное видение за руку.

— Прочь! — крикнул Пращур, но лицо девушки уже взорвалось миллионом искр и растворилось в полуденном воздухе.

— Вот же черт, — пробормотал Питер.

А его братцы уже шарили по углам, взламывали двери, распахивали ставни.

— Боже! — кричали они. — Вы только посмотрите!

Ибо здесь прадедовы воспоминания лежали аккуратно, как сардины в банке, в миллионы рядов и миллионы слоев, систематизированные по дням, минутам и секундам. Вот девушка расчесывает свои длинные черные волосы. А вот другая, блондинка, здесь она бежит, а здесь — спит. И все замурованы в соты цвета их нежных щек. Ослепительные улыбки. Их можно выбирать, разглядывать, отсылать прочь, призывать назад. Крикни: «Италия, 1797!» — и они затанцуют в прохладных беседках или поплывут по искрящимся волнам.

— Дедушка, а бабушка, она о них знает?

— Ой, а тут ведь еще!

— Тысячи и тысячи!

— Вот! — Прадед сдернул покров с новой пачки воспоминаний.

В лабиринт вступили тысячи женщин.

— Браво, дедушка!

Он чувствовал, как по всей его голове, от уха до уха, четверка кузенов обшаривает города, переулки, комнаты.

А затем Джек поймал за руку одну особо понравившуюся ему девушку, благо рядом никого не было.

— Попалась?

— Идиот, — прошептала девушка. И обернулась. В одно мгновение ее прекрасная плоть ссохлась, выгорела. Подбородок заострился, щеки ввалились, глаза глубоко запали.

— Бабушка, это ты?

— Четыре тысячи лет назад, — проворковала Пра-пра-пра…

— Сеси! — взъярился Пращур. — Запихни этого недоумка в собаку, в осину — куда угодно, лишь бы прочь из моей долбаной башки!

— Брысь отсюда! — приказала Сеси.

Джек пробкой вылетел наружу.

И тут же оказался в голове воробья, отдыхавшего на телеграфном проводе.

Иссохшая бабушка так и стояла в полумраке, но затем дедушкин внутренний взгляд снова одел ее в прежнюю плоть, вернул краски ее глазам и щекам. Убедившись, что теперь с бабушкой все в порядке, дедушка спровадил ее в один из садов древней — нет, юной — Александрии.

И открыл глаза.

Яркий свет на мгновение ослепил оставшуюся троицу.

Девушка так и сидела напротив, в каких-то двух шагах.

Кузены встрепенулись.

— Дураки мы! — сказали они. — Какое нам дело до всего этого старья? Новое, оно сейчас, здесь!

— Да, — прошептала Сеси, — здесь и сейчас. Сейчас я запихаю дедово сознание в ее тело, а ее мысли и мечты — в его голову. Он будет сидеть тихо, как паинька, зато уж мы внутри порезвимся. Глядя со стороны, все будет чинно-благопристойно, проводнику ни в жизнь не догадаться. Дедова голова огласится диким хохотом, наполнится разнузданными, всякий стыд потерявшими толпами, а тем временем его собственное сознание будет надежно заперто в черепе этой прелестной девушки. Отличный способ скоротать время в поездке.

— Да! — гаркнула буйная троица.

— Нет. — Прадед вынул из кармана две белые таблетки, бросил их себе в рот и проглотил.

— Что ты делаешь?!

— Вот же черт! — сказала Сеси. — А ведь какой был прекрасный, прегнусный план.

— Доброй вам ночи, приятного сна, — улыбнулся Пращур. — А что касается вас… — Его мудрые, начинавшие слипаться глаза скользнули по лицу девушки. — Вы, юная леди, только что избежали судьбы много худшей, чем смерть четырех кузенов.

— Извините?

— Невинность, пребывай в своей невинности, — пробормотал прапрадед и сладко уснул.

Поезд подошел к Соджорну, штат Миссури, ровно в шесть, и только тогда Джеку, сосланному в голову придорожного воробья, было дозволено вернуться.

Никто из соджорнских родичей не захотел дать приют беспутным кузенам, так что Пращур был вынужден вернуться в Иллинойс с головой, все так же отягощенной их присутствием.

Там они в конечном итоге и остались, каждый в своем луною и солнцем освещенном закутке необозримо огромного, всякой всячиной заваленного чердака.

Питер нашел себе приют в Вене 1840 года, в компании некоей малость свихнутой актрисы; Вильям поселился в Озерном крае,[9] вместе с белокурой шведкой, чей возраст абсолютно не поддавался определению, в то время как Джек без устали метался по притонам и злачным местам — сегодня в Сан-Франциско, завтра в Берлине, послезавтра в Париже — выплывая время от времени этаким развратным огоньком в дедовых глазах. Ну а внезапно образумившийся Филип заперся в библиотеке с похвальным намерением проштудировать все любимые книги деда.

А иногда, глухой ночью, Прадед прокрадывается все по тому же чердаку к прабабушке, не четырехтысяче-, но четырнадцатилетней.

— Ты! — кричит она. — В твоем-то возрасте!

Она кричит на него и машет руками, и в конце концов дедушка сдается, уходит от нее, хохоча на пять голосов, и притворяется спящим, все время ощущая присутствие четверых наблюдателей — и никак не оставляя намерения повторить попытку.

Где-нибудь в ближайшие четыре тысячи лет.

Глава 11

Невеселые возвращения

Невероятно, но всему, что взмыло вверх, пришлось рухнуть вниз.

Черной вселенской вьюгой ветры повернули назад; то, что рвалось вдаль, поколебалось в нерешительности на черте горизонта, а затем снова нахлынуло на Американский континент.

Над всем северным Иллинойсом вспухли грозовые тучи, еще немного, и из них хлынул дождь; в дожде этом мешались неприкаянные души, не достигшие цели крылья и слезы людей, которым пришлось прервать свои странствия и вернуться к месту Семейной Встречи, вернуться не в радости, но в горе.

По всем небесным просторам Европы и Америки недавнее ликование превратилось в скорбь, поникло под свинцовым гнетом гонений, предрассудков и неверия. Участники Встречи вернулись к порогу Дома, украдкой просочились сквозь окна, щели и дымоходы и, все так же украдкой, попрятались по глухим закоулкам, к вящему удивлению домашних, терявшихся в догадках — что же это такое? Если новая Семейная Встреча, то почему так скоро? Уж не приходит ли мир к концу? А мир и вправду близился к концу, во всяком случае — их мир; этот дождь неприкаянных душ, ливень бесприютных людей, все барабанил и барабанил по крыше, заливал подвалы и требовал хоть самого поверхностного объяснения, по какому случаю домашние решили, что каждого из прибывающих следует сердечно встретить, а заодно — выяснить, что вынудило их столь спешно бежать от мира.

Первый, с кем удалось побеседовать, был в тот момент еще далеко, в вагоне поезда, мчавшегося по Европе на север, в царство туманов и мелких, затяжных дождей, которые радуют землю и вгоняют в тоску человека.

Глава 12

Восточный на север

В Восточном экспрессе, следовавшем из Венеции в Париж и далее до Кале, пожилая пассажирка обратила внимание на господина, который явно умирал от какой-то кошмарной болезни. Этот пассажир почти не появлялся на люди, столовался у себя в двадцать втором купе третьего вагона с конца, и только вечером, когда сгустились сумерки, он захотел, как видно, посидеть в вагоне-ресторане среди лживых электрических светильников, в атмосфере, пронизанной позвякиванием хрусталя и женским смехом.

Он тащился с ужасающей медлительностью и расположился в конце концов через проход от этой женщины, особы весьма немолодой, с грудью как неприступная крепость, чистым, безмятежным лбом и глазами, изливавшими на мир потоки всепоглощающей заботы, испытанной временем доброты.

Рядом с ней стоял строгий медицинский саквояж, из нагрудного кармана строгой, мужского покроя жакетки выглядывал термометр.

Жуткое, иззелена-бледное лицо нового соседа побудило ее руку прокрасться к лацкану и тронуть холодную стеклянную трубочку с делениями.

— Боже мой, — прошептала мисс Минерва Холлидей.

Тронув за локоть метрдотеля, как раз проходившего мимо, она негромко спросила:

— Пардон, но куда едет этот, — осторожный кивок в сторону прохода, — несчастный?