Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу


Китаката Кензо - Зимний сон Зимний сон

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Зимний сон - Китаката Кензо - Страница 16


16
Изменить размер шрифта:

В первый день я начал рисовать углем и бросил это занятие через пять минут, на второй – продержался семь, в третий потерял счет времени. Наконец, отложив уголь, я неловко попытался завести разговор. Акико его поддержала.

Девушка как-то по-особенному воспринимала тот факт, что мы с ней вдвоем запрятаны в сердце гор, и то и дело замыкалась – так черепаха втягивает голову в панцирь.

Я просмотрел наброски в ее альбоме – их число неуклонно росло, впрочем, делиться своими впечатлениями я не спешил. Девушке, видимо, удобнее было полагать, что до тех пор, пока я молчу, все нормально. Видимо, эта неопределенность ее радовала – не браню, и то хорошо.

Впрочем, было в набросках нечто тревожащее, то, что выходило из разряда обыденного – необыкновенное. Ее рисунки словно испускали крик. Детский, отчаянный крик.

Мы оба были на страже. Все строго: учитель и ученик. Мне не хотелось нарушать установившееся равновесие.

– Вкусно пахнет.

Ужин Акико всегда готовила сама. Когда я приезжал, до меня порой доносились аппетитные ароматы.

– У меня нет ничего такого, что можно было бы поставить перед гостем.

– Насколько я помню, вы говорили, что хорошо готовите.

Я не испытывал желания пробовать ее стряпню. Я вообще не придавал особого значения еде.

– Не стану утверждать, что приготовление пищи – сродни живописи, но…

– Что «но»?… – спросила Акико.

– Не могу объяснить, мысль еще не оформилась. Лицо Акико приобрело задумчивое выражение. На детские черты наложилось нечто зрелое.

Чтобы поесть блюдо, приготовленное ее руками, я должен был представить веский довод, с которым мы оба согласились бы. Самое простое было сослаться на рисование. Акико будет трудно отказать. Мне хотелось не столько еды, сколько иного: хотелось стать ближе, но не из-за разговоров о живописи. Живопись вообще должна была остаться в стороне – и не из-за того что я обманщик, как я надеялся, а потому что все равно получалось неуклюже.

– Интересно было бы попробовать, что вы обычно едите – без особых изысков.

– Это можно устроить. Завтра приходите на час пораньше.

– Если вам не очень хочется, не утруждайтесь.

– Я боюсь опозориться.

– Глупо ожидать кулинарных подвигов от девятнадцатилетней девушки.

Выражение лица Ахико изменилось. Наверно, она подумала, что я косвенным образом высмеиваю ее наброски.

– Кстати, а почему вы не пишете маслом?

– Пока у меня не будут получаться наброски, к холсту не подойду.

– Зря. Когда начнете писать маслом, вам сразу станут видны недочеты набросков.

Я зарисовал лицо Акико, и мы с полчаса праздно болтали, а потом я решил, что пора возвращаться в хижину. Хозяйка принесла мне чашечку черного чая.

– Целыми днями стою перед холстом, а похвастаться нечем.

– Ученик решает?

Девушка прикусила язычок.

– Приходите завтра на час пораньше.

Я встал, надел пуховик и вышел.

Ночью в горах царила темень. Свет фар выхватывал из темноты отдельные участки дороги, наделенные собственным цветом и настроением, которые вспышкой выскакивали из мрака и тут же исчезали. Мне нравилось это разнообразие. Цвета голых деревьев пронзали в самое сердце.

Первым делом, вернувшись в хижину, я выпил. Худо-бедно, за все время своего проживания уговорил треть винного погребка хозяина. Вино, что хранилось в подполе, не трогал. Что удивительно, я легко хмелел от пары-тройки стопок коньяку. С четвертой меня клонило в сон, хотя особого хмеля в голове не было. Я не успевал напиться в стельку: засыпал.

На следующий день выехал часом раньше: ужинать на общей вилле я не собирался.

Вечерело. Я ехал по дороге, и гору на глазах окутывал мрак. Солнце закатывалось за горизонт. К тому времени, как я припарковался рядом с «ситроеном» Акико, наступила непроглядная тьма.

– Самая обычная еда. Кроме шуток.

В воздухе витал слабый запах чеснока. Мне почему-то представились спагетти.

– Надо было, наверно, спросить, что вы предпочитаете.

– Не имеет значения.

– Пива хотите?

– Одну бутылочку. Не буду нарушать своих привычек.

Она приготовила пеперончино. Неплохо на вкус, но с оливковым маслом хозяйка прогадала.

– А мастерская у вас наверху?

– Да, там две комнаты: мастерская и спальня.

– Это пеперончино похоже на ваши наброски.

– Сыровато?

– Нет, все в меру, но масло подкачало. В остальном безупречно.

– Иными словами, в моих набросках есть только один дефект?

– Совершенно верно.

– Плохая линия.

– Делать набросок – это как душу рисовать. Да и вся живопись на этом замешана. А вы даже не пытаетесь толком на себя взглянуть, открыться.

– То есть рисунок, как и музыка и романы, все это – разные формы самовыражения?

– Знаете, Акико, наверно, стоит нарисовать вас обнаженной.

Я удивился собственным словам.

– Зачем?

– Сложно объяснить, просто ваши наброски, они словно под покровом. Скрыты под ворохом ваших впечатлений от работ других художников и приемов, которым вас учили в художественной школе, – и вашей собственной стыдливости.

Разговоры об обнаженной натуре не повергли Акико в трепет.

– То есть я не до конца себя выражаю?

– Мне бы не хотелось вдаваться в дискуссии. Я сказал, что думал, это крайность. В искусстве – сплошные крайности. Если хотите изобразить свои истинные чувства, показывайте сокровенное, смело, без стеснения.

Ужин подошел к концу. На столе осталась лишь грязная посуда.

В набросках Акико чувствовалась какая-то мука. Мой болящий взгляд легко ее улавливал. Бесполезно было гадать, какая немочь терзает душу девятнадцатилетней девушки. Однако, увидев раз, не замечать этого я уже не мог.

– Просто подумайте.

Сказал и почему-то сам заволновался. Словно я уговаривал ее раздеться. Поднявшись, я посмотрел в окно, но ничего, кроме собственного отражения на фоне мрака, не увидел.

– Пару лет, с тех пор как мне стукнуло пятнадцать, я пускалась во все тяжкие. Родители считали меня хорошей девочкой. И по сей день считают.

– Не надо слов.

– Просто чтобы вы знали: я не та невинная натура, которая смутится при слове «обнаженка».

В гостиной на столе лежали хлеб и уголь. Я подошел и, не сказав ни слова, принялся водить углем по странице. Я рисовал не Акико. Я вообще ничего не рисовал, а переводил в линии внутренний монолог с самим собой.

Пришло в голову, что, наверное, это и значит «думать картину». Я не мог отложить уголь.

2

В комнате было очень тепло – это почувствовалось сразу, едва я открыл дверь.

Акико надела махровый халат. Разглядеть, что под ним, было невозможно.

– Могу предложить только карри трехдневной давности. Хотя по мне так постоявший карри только вкуснее, – проговорила хозяйка как ни в чем не бывало. У меня на лбу выступила испарина. Я снял пуховик и свитер, оставшись в рубашке и майке, и все равно бросало в жар.

Девушка запустила пальцы в волосы и приподняла их, словно хотела расчесать. И даже не этот жест, свойственный флирту, навел меня на определенные мысли. Я понял, что хочу с ней переспать. Это желание таилось в самой глубине моего сознания и распознавалось не сразу, но когда Акико коснулась волос, мне стало ясно, что хочу я ее давно и сильно.

Впрочем, здесь и сейчас затаскивать ее в постель не имело смысла.

– В карри – главное не сплоховать с мясом.

– Оно хорошо протомилось.

– Вместе с подливкой?

– Ага. Чтобы пропиталось хорошенько.

Глядя, как Акико готовит, я улыбался – правда, одними губами.

Я занял место за столом. Хозяйка принесла мне пива. Зимнего пива. Особой тяги не было – дело привычки.

Карри сам по себе был достаточно острым. Махровый халат, влажные после мытья волосы, перетопленная комната и трехдневный карри. Погрузив в карри ложку, я ощущал, что в блюде неким образом намешаны все треволнения Акико.

Она смотрела на меня и казалась довольной своим творением. Я немного попробовал и черпнул вилкой салат.