Любовь на старой мельнице - Брукс Хелен - Страница 3

– Именно так. – Он говорил с ней как с капризным и непослушным ребенком.

Генриетта заскрипела зубами. Глубоко вздохнув и сосчитав до десяти, она как можно любезнее и ласковее осведомилась:

– Как вы себя чувствуете, мистер…

– Ноге гораздо лучше, – жизнерадостно сообщил низкий голос, – хотя мне и придется пройти курс физиотерапии. Поэтому я и звоню.

– Простите?

– Чтобы назначить встречу, о которой мы договаривались, забыли разве?.. – Он не столько спрашивал, сколько как бы напоминал ей об этом, как о деле решенном. – Я не в восторге от хождения на костылях, но через неделю я снова буду во всеоружии. Я понимаю, что канун Рождества – напряженное время для всех, но, если вы мне скажете, в какие дни свободны, мы сможем исходить из этого, – завершил он, думая, что сильно облегчил ей задачу.

– В какие дни?.. – Она уставилась на телефон, пытаясь сохранить спокойствие. – Послушайте, мне очень жаль, мистер… – Пауза так затянулась, что она была вынуждена продолжить: – Мне казалось, что в прошлый раз я достаточно четко выразила свое мнение по этому поводу. Я не принимаю приглашений от незнакомых людей. – По-видимому, только прямолинейность могла пробить его толстую шкуру.

– Но если вы со мной встретитесь, я перестану быть незнакомым человеком, разве не так? – резонно заметил он. – Проблема решена. В любом случае вы лечили мои раны и ухаживали за мной, а это уже относит меня скорее к категории друзей, нежели врагов.

Это еще что за «лечили мои раны и ухаживали за мной»! Генриетта пыталась справиться с дрожью в голосе, сражаясь с теплом, разлившимся в груди от бархатистых ноток его голоса.

– Нет, извините. Вы очень любезны, но я бы предпочла с вами не встречаться.

– Я думал, дело во мне, но вы, похоже, даете от ворот поворот всем, правда? – задумчиво сказал он после молчания, затянувшегося на несколько секунд, в течение которых нервы Генриетты напряглись до предела.

– То есть?! – Она не верила собственным ушам.

– Вы же местная достопримечательность, женщина-тайна, разве вы не в курсе? – обыденным тоном продолжал он, совершенно не обращая внимания на ее ярость. – К вам изредка наведывается странная рыжеволосая женщина, которая так похожа на вас, что все приняли ее за вашу мать… – (Как они посмели?! Как они посмели за ней следить?! И как смеет он ей об этом рассказывать?!) – Но вы не откликнулись ни на одно предложение дружбы и не приняли участия ни в одном общегородском мероприятии. Послушайте, это ненормально.

– Ненормально?! – Она почти кричала, но ей было на это наплевать.

– По большому счету да. – Казалось, разговор доставляет ему наслаждение. – Вы молодая женщина… Сколько вам?.. Двадцать два, двадцать три? И живете в полном одиночестве в компании собаки Баскервилей, рисуя свои картины и лепя горшки, или что вы там делаете на этой Богом забытой мельнице? Не можете же вы обвинять людей в том, что они слишком любопытны?

– Еще как могу! – От злости Генриетта с трудом подбирала слова. – К вашему сведению, у меня собственный бизнес по производству керамики, и он приносит мне доход, это работа! – Последние два слова она буквально выкрикнула. – И я продаю свои картины, это часть моей карьеры, моей жизни. Это не мелкое бездарное хобби, как думаете вы и все остальные сплетники. А для такой работы нужны покой и тишина, поэтому мельница становится просто идеальным местом, хотя я и не обязана вам ничего объяснять!

– Где вы продаете свои работы? Точно не в городке. – В его голосе слышалось сомнение, и до Генриетты наконец дошло, как мастерски он ею манипулировал. Но было уже поздно.

– Нет, не в городке, – неохотно ответила она. – На самом деле у моей мамы и брата есть в Лондоне магазин и небольшая выставочная галерея, и там выставляются мои произведения. А брат к тому же еще и мой агент.

– Понятно, – смиренно ответил ее невидимый собеседник. – Но зачем же ехать так далеко, в Хартфордшир, если вы продаете свои работы в Лондоне? Не логичнее было бы поселиться поближе к месту торговли и центру событий?

– Я и жила раньше поблизости… – Генриетта запнулась. – Знаете, я не хочу обсуждать эту тему. И мне пора идти, извините.

– Хорошо. – Он вдруг стал подозрительно покладистым. – Но даже если вы не хотите встретиться со мной, вам следует больше общаться с людьми, Генриетта. Неправильно это – вот так замыкаться в себе. Да и люди в округе кажутся гораздо лучше, когда с ними поближе познакомишься. Вы уже успели кое-кого обидеть, знаете ли, – с грустью добавил он.

– Ничего подобного. – Она инстинктивно заняла оборонительную позицию. – Назовите хоть кого-нибудь.

– Меня. – И тут телефонная связь оборвалась.

– Ух! – Генриетта застыла рядом с аппаратом. Какой нахал! Какой невероятный нахал! Она подошла к старинному дубовому комоду в противоположном конце комнаты и налила себе щедрую порцию джина с тоником из своих скромных запасов алкоголя. Ее трясло. По какому праву он ее критикует, превращая в человека со странностями только потому, что она не посещает эти их бесконечные вечеринки, ярмарки, сельские танцы и все такое?

Знали бы они, в каком она пребывала отчаянии, когда приехала сюда в феврале. Она не могла ни есть, ни спать… А всего два года тому назад, когда в свой двадцать третий день рождения она вышла замуж за Мелвина, все было совсем по-другому! Она думала тогда, что их жизнь будет волшебной сказкой. С Мелвином ее познакомил брат. Уже тогда, в двадцать шесть лет, он был признанным скульптором. Талантлив, независим и потрясающе привлекателен, с темными сверкающими глазами и густыми длинными черными волосами, которые убирал в хвост. Гений. Сумасшедший гений. Хотя нет, не совсем так, устало поправила себя Генриетта. Мелвин был совершенно нормален во всем, что не касалось его жены, а его любовь к ней была настоящим наваждением. Если бы только она поняла это до свадьбы!

Но он подхватил и увлек ее за собой; уже через три месяца после знакомства они поженились, и Генриетта, идя по проходу в церкви, думала, что ей невероятно повезло. Всего через пару недель она обнаружила, что попала в кромешный ад.

Он повсюду следовал за ней по пятам, кормил и поил ее, желая быть с ней каждую секунду, контролировал ее работу, ее мысли, пока ей не стало казаться, что она сходит с ума. Она задыхалась от его любви, природу которой не могла понять. Вспышки ревности, случавшиеся каждый раз, когда Генриетта бросала взгляд на другого мужчину, пугали ее до полусмерти; он решительно оборвал все ее дружеские связи и контакты. Она не сразу сообразила, что он делает, и только потом, оказавшись практически в полной изоляции, попыталась отвоевать сданные позиции. Но не тут-то было. Мелвин мог быть замечательным, добрым, любящим и страстным, а в следующую секунду превращался в зверя, искажая события так, что в конце концов она была готова взвалить вину за все на себя.

При этом в глазах матери и немногих еще оставшихся друзей он был идеальным мужем: внимательным, любящим, предупредительным. Но ведь он и вправду любил ее, только по-своему.

В последние месяцы, проведенные с ним, ей не раз хотелось, чтобы он исчез. Генриетта вдруг почувствовала, как вина накрывает ее тяжелой волной. Он говорил, что никогда ее не отпустит, что она навеки принадлежит ему, что нет такой силы, которая бы их разлучила. Он даже заявил, что лучше убьет и себя, и ее, чем позволит ей уйти, и Генриетта ему верила. Но потом он сообщил ей о консультации у врача, которую он назначил для нее, с тем чтобы ее стерилизовали: никто, даже ребенок, не должен был встать между ними. И только тогда она осознала масштаб того, что произошло – чему она позволила произойти – за эти несколько месяцев.

Она звала на помощь, пыталась открыть глаза матери и брату, пошла к доктору, кричала во весь голос, так громко, как могла, но Мелвин был слишком умен, и вряд ли даже теперь кто-то догадывался, в чем дело.

А потом, в ту роковую ночь, они поссорились в последний раз. Все началось с ее отказа подвергнуться операции, и, когда она отмела все его аргументы, Мелвин пришел в ярость. Генриетта не на шутку испугалась за свою жизнь. Она выбежала из квартиры, Мелвин помчался вслед за ней и догнал ее на углу, мгновенно превратившись в другого человека – в мужчину, за которого, как ей казалось, она выходила замуж.