Отель «У озера» - Брукнер Анита - Страница 34

— Нет-нет, не вставайте, — сказала Эдит мистеру Невиллу и довольно твердо придержала его за плечо. Ее не тревожило, что жест может показаться фамильярным. Она вдруг устала от сдержанности. Мог хотя бы сказать два-три слова, думала она, удаляясь и физически ощущая за спиной красноречивое молчание. Остаток вечера миссис Пьюси будет его выспрашивать, а он добродушно увиливать от ответа. Моего присутствия не требуется.

Она ступала легко и быстро, но ей казалось, что по лестнице она тащится, как уставший путник. В полумраке своей розоватой комнаты, такой солидной и тихой, она присела и вновь почувствовала себя ссыльной. Наконец она устроилась за столиком, взяла чистый лист и начала писать:

«Дэвид, милый, это последнее в жизни письмо, которое я тебе напишу, и первое, которое отправлю. Я собираюсь замуж за мистера Невилла, мы с ним тут познакомились; я буду жить в его доме под Мальборо и не думаю, что мы с тобой когда-нибудь свидимся.

Ты мне нужен как воздух. Знаю, такое не следует говорить. Ты не хочешь об этом слышать. Когда Пенелопа услышала от меня эти слова, она пришла в ужас и оскорбилась, словно я своим признанием исключила себя из общества нормальных людей. Так что я, вероятно, слишком много сожгла кораблей и перешла Рубиконов, чтобы снова стать такой, какой была или казалась самой себе.

Я не влюблена в мистера Невилла, он в меня тоже. Но он заставил меня понять, во что я превращусь, если не перестану упорствовать в любви к тебе. Я и сама начинала об этом догадываться еще до того, как сюда попала, следствием этого, возможно, и стала отвратительная история с несчастным Джеффри. На сей раз подобного фиаско не будет, прежде всего потому, что мистер Невилл его не допустит. Он уверяет, что под его руководством я очень скоро превращусь в одну из тех приятных женщин, чьей самоуверенности, жизнеспособности и, представь себе, высокомерию я всегда завидовала. В женщину вроде твоей жены.

Я не очень-то преуспела в этом отношении, и надо же мне было — насмешка судьбы — влюбиться в мужчину, который неизменно преуспевал во всех отношениях. Я жила одним тобой. А часто ли мы встречались? Может быть, два раза в месяц. Чаще, если выходило случайно. Иной раз реже, когда тебя одолевали дела. А порой я не видела тебя по целому месяцу. Я представляла тебя в твоем доме, с женой и с детьми, и мне было плохо. Но много хуже бывало тогда, когда я подозревала, что твоим вниманием, твоим любопытством завладел другой человек, какая-нибудь девушка, с которой ты где-то случайно познакомился, скажем, на приеме, как со мной. Тогда я начинала разглядывать женщин на улице, в автобусе, в магазине, искать лицо, которое могла бы вписать в твою жизнь. Потому что, представь, хотя мне неизвестны частности, тебя самого я знаю прекрасно.

Я знаю, представь, что какие бы чувства ты ко мне ни питал, а может быть, лучше сказать — когда-то питал, я, как отозвался Сван об Одетте53, не в вашем вкусе.

Нет никаких оснований думать, будто мы можем встретиться, разве что чисто случайно. Мистер Невилл, у которого прекрасное собрание блюд famille rose, несомненно, уделяет время посещению антикварных магазинов и аукционов, и нельзя исключать, что он вдруг попросит меня как-нибудь составить ему компанию. Но я говорила ему, что собирательство меня не интересует, поэтому маловероятно, чтобы он стал настаивать.

Я постараюсь быть ему хорошей женой. В наш просвещенный век не каждый день предлагают руку и сердце, хотя, как ни странно, мне в этом году предлагали дважды, и оба раза я как будто бы отвечала согласием. Мне с моей робкой натурой было явно не устоять перед великим соблазном мирной семейной жизни. Но теперь я угомонюсь. У меня просто нет выбора, потому что едва ли стоит надеяться на что-то другое.

Возможно, ты считаешь, как считают мои агент и издатель, которые постоянно уговаривают меня писать посовременнее и подбавить в книги секса и увлекательности, будто я пишу романы с тем смешанным чувством иронии и циничной отстраненности, которое, по распространенному мнению, только и пристало современному автору, выступающему в этом жанре. Ты ошибаешься. Я верила каждому написанному мной слову. И по-прежнему верю, хотя теперь понимаю — в моей жизни не сбудется ни один из моих сюжетов.

Тебе известен мой адрес, но за две недели ты так и не написал мне письма. Поэтому нет смысла сообщать тебе мой новый адрес — ты и по нему не напишешь.

Не знаю, что сказать на прощанье. Мне не хочется проявлять слабость и пускаться в упреки и обвинения, тем более что я не имею на это права. Говорить сейчас, что я была готова на все ради нашей любви, и в гораздо большей степени, чем ты, — наверное, смешно.

Я люблю тебя и всегда буду любить.

Эдит».

Она долго просидела в запредельной тишине своего номера, опустив голову на руки. Она не замечала, как убегают минуты, вернувшись мыслями в прошлое, к тем временам, когда молчание было ее уделом. Когда она стояла у окна в своем домике, прислушиваясь к затихающему рокоту Дэвидовой машины. Когда, сжав губы, смотрела, как отец в последний раз наводит порядок на своем письменном столе, или послушно относила на кухню пролитый матерью кофе. Отступив еще дальше, она видела себя маленькой, схоронившейся за креслом Grossmama Эдит в сумрачной венской квартире, пока ее мать и тетки, надрываясь, жаловались на жизнь. И слышала она слова, совсем не подходящие к нынешнему ее положению. «Schrecklich! Schrecklich! — раздавался в ее ушах вопль тети Рези. — Ach, du Schreck!»

Когда она встала, ей подумалось, что следовало бы лечь спать, но не сон, а утро было ей нужно как хлеб, ибо утром она бы отнесла письмо на почту и тем самым отрезала для себя пути к отступлению. Глянув на часики, она увидела, что уже половина второго. Она разделась и залезла в постель с твердой решимостью переждать ночь, не поддавшись слабости. У нее горели щеки, ее била легкая дрожь, однако ночь отсчитывала минуты, и ее мышцы расслабились, дыхание выровнялось; она уснула.

Проснулась она до рассвета, но встала и ополоснула лицо и руки; ванну примет потом, когда вернется. Перечитала письмо, сунула в конверт и заклеила его. Потом оделась и расчесала волосы. Теперь она успокоилась и терпеливо ждала того часа, когда портье займет место внизу за конторкой и она сможет купить у него марку. В шесть утра ожидание стало невыносимым. Она взяла ключ и сумочку, тихо открыла дверь и выскользнула в коридор.

Бесшумно ступая по толстой ковровой дорожке — не дай бог, еще кого разбудит или напугает, — она как раз подоспела увидеть, как открылась дверь спальни Дженнифер и вышел мистер Невилл в халате. С такой же осторожностью, как Эдит, он избегал всякого шума и очень медленно затворил за собой дверь. В слабом свете ночной лампы она вполне ясно различила его сдержанную двусмысленную улыбку.

Ну конечно, подумала она. Конечно.

Она замерла на месте, мистер Невилл, не заметив ее, быстро прокрался по коридору и пропал из виду.

Уже у себя в номере она поняла, что почти не удивилась. Она помнила его рассуждения о сохранении своего эгоцентризма, о восстановлении чувства собственного достоинства, всю эту благородную болтовню, которой она, видимо, слишком легко поверила. Но дело не в этом, точнее, не только в этом. И тут она вспомнила. Когда она плакала, прижавшись к нему, а он ее обнял, до нее дошло, что сам он никаких чувств не испытывает. Что он очень красиво привел ее в себя, но сам при этом ничего не испытывал.

А Дженнифер, несомненно, относится к числу тех личных утех, о которых он помянул между делом. И дверь, что открывалась и закрывалась в ее снах и в обманчивые секунды пробуждения, была самая настоящая, только она не сумела разгадать ни этого, ни скрытого смысла услышанных звуков.

Перед ней возникло терпеливое лицо отца. Подумай еще раз, Эдит. Ты неверно решила уравнение.