Отель «У озера» - Брукнер Анита - Страница 25

— Стенли, — сказала она, — Дэвид на месте?

— Занимается распродажей в окрестностях Вустера, — последовал ответ. — Мог бы кого угодно послать, не понимаю, зачем он отправился сам.

— Не могли бы вы с ним связаться? И попросить, чтобы вечером он ко мне приехал? Как только освободится. Звонит, кстати, Эдит.

— Значит, вы не вышли замуж? — спросил Стенли без всякого удивления.

— Нет, — сказала она. — Передумала.

Она поднялась в спальню, которая снова стала ее спальней, хотя все еще пахла чужими духами, открыла окно, сняла прекрасный костюм и надела голубое хлопчатобумажное платье. С полчаса или около того она просидела на постели, размышляя о своем позоре. Затем пошла закрыть окно, потому что наступил вечер и стало прохладно, и успела заметить, как явно приободрившийся Джерри появился из дверей Пенелопиного дома. Отправился заказывать столик, решила она.

Спустя два часа она сидела в темноте, прислушиваясь, не подъехал ли Дэвид. В голове у нее было пусто, но ее переполняло желание, желание, как она теперь понимала, безнадежное. Ибо ее проступок едва ли пройдет незамеченным, он неминуемо вызовет цепную реакцию: озадаченность — настороженность — отступление. Ссору можно забыть; чувство неловкости никогда не забывается. Эдит с грустью предвидела, что станет вызывать чувство неловкости.

Однако Дэвид приехал, обнял ее и ничего не сказал. Когда он ее отпустил и отодвинулся, продолжая держать за руки, она посмотрела ему в лицо, прочитала на нем напряжение и усталость и поняла, что это из-за нее. И не только. Он выглядел несчастным и настороженным. Слишком сложной, слишком насыщенной была обстановка, чтобы негласное их соглашение успешно сработало. Ибо они были люди благоразумные; главное — не обидеть друг друга, в том числе словами. Словами особенно. Поэтому, собрав последние крохи сил, которые таяли на глазах, она обратила случившееся в шутку. Чисто случайное совпадение, объяснила она. Бедняжка Джеффри просто не ко времени подвернулся; ей же на самом деле нужно было отдохнуть и развеяться. Она, ясное дело, не годится в замужние дамы. Но шампанское вполне можно прикончить — не пропадать же добру. В конце концов, посмотрев по телевизору печальную мелодраму, он отошел, и они опять любили друг друга. Однако, проводив его, она с грустью заметила, что он не притронулся к разложенным на тарелке лакомствам, какие она сберегла для него от свадебного завтрака.

Несколько дней она просидела дома, ожидая его звонка, но за нее уже все решили, и когда зазвонил телефон, то на проводе была Пенелопа. Она сообщила название и адрес этого превосходного отеля, расписание рейсов и что с собой взять. Всех, похоже, устраивало, чтобы она исчезла, и Пенелопа, дабы не позволить ей увильнуть, надзирала за нею денно и нощно. Ее отпустили на ленч с литературным агентом и позволили оставить тому адрес отеля, ибо теперь все скрепя сердце признали, что отныне ей предстоит жить своим умом или хотя бы своим пером. И в тот последний серенький осенний денек она покорно дала Пенелопе усадить себя в машину и отвезти в аэропорт. Миссис Демпстер пообещала прийти на другой день, устроить в доме последнюю генеральную уборку и вручить ключи Пенелопе. Она заявила, что не представляет, как после всего сможет работать у Эдит. Такой уж она уродилась. С тонкими чувствами. Эдит придется подыскать себе другую на ее место.

Но когда автомобиль отъезжал, Эдит увидела Терри: он был бледнее обычного и решительно шагал к ее дому с коробкой цветочной рассады под мышкой. Заметив ее, он поднял свободную руку и показал ей запасной ключ; она помахала в ответ и подумала, что по крайней мере ее сад будет ухожен.

10

Столь долго предаваться воспоминаниям было делом и безрассудным, и рискованным. У Эдит раскалывалась голова. Наконец она улеглась в тот поздний час, когда отель замолкает, а на дороге вдоль берега озера уже не слышно проходящих машин. И сразу провалилась в сон, как под наркозом: полное беспамятство. Открыв глаза, она обнаружила ту же однотонную серость, какая встретила ее в день прибытия. Она забыла задернуть шторы, и в комнату проник свет утра. Напуганная, словно проспала бог весть сколько и за это время произошло нечто важное, она села и потянулась за часиками. Было восемь — вполне нормальный час для тех, у кого день не расписан; но для Эдит, привыкшей садиться за машинку в самую рань, иной раз до появления молочника и почтальона, это было бессовестно, непростительно поздно.

Она позвонила, чтобы принесли завтрак, быстренько приняла ванну и оделась, желая поскорей устранить следы смятения, в которое ее ввергли ночные воспоминания. Затем открыла окно и, выйдя на балкончик, содрогнулась от внезапного холода. Еще не зима, но и на осень что-то мало похоже. В неподвижном воздухе стыли деревья, их темные костяки уже проступали за остатками крон; облетевшие листья свернулись на увядшей траве в сухие трубочки. Утренние шумы были какими-то робкими и случайными, будто в отеле почти никого не осталось. Внизу, перед главным входом, мужчина в фуфайке протирал автомобиль. Эдит узнала машину: она регулярно приходила за миссис Пьюси и Дженнифер, чтобы возить их по магазинам. Вышла горничная, о чем-то поговорила с водителем, Эдит не расслышала, о чем именно, зевнула, почесала щеку и, не зная, чем себя занять, стала глядеть на озеро. Все говорило о грядущем закрытии заведения, о зимней передышке. Больше никто не приедет. За серой пеленой Эдит едва различала контур горы.

Голодная, ибо грусть всегда вызывала у нее аппетит, Эдит вернулась в номер и с недоумением обнаружила, что завтрака так и не принесли. Она подошла к постели и сняла трубку, слегка удивляясь тому, что приходится напоминать, — раньше такого не бывало. Но в трубке слышались лишь долгие гудки вызова на другом конце провода, словно там некому было подойти к телефону, и она, прождав минуту-другую, положила трубку, решив, что часть обслуги, должно быть, получила расчет и что она с равным успехом может сходить в город и позавтракать там в кафе. Ей в любом случае не терпелось уйти, потому что комната, свидетельница всех недавних ее прегрешений, по этой причине стала тюрьмой для нее, а ублажать вынужденными любезностями миссис и мисс Пьюси, Монику и даже мистера Невилла у нее не лежала душа. Когда она переодевалась в прогулочные ботинки, ее внимание вдруг привлекла непонятная суета в коридоре: шум голосов, звук открывшейся и закрывшейся, даже с треском захлопнутой двери и гомон набирающей размах перебранки, в котором лидировал по-юношески хрипловатый голос слуги. Заинтригованная, она вышла в коридор и поняла, что крики доносятся со стороны номера миссис и мисс Пьюси; а у номера увидела мсье Юбера с зятем — они тихо переговаривались, вероятно согласовывая план действий, затем вошли в комнату миссис Пьюси. Оба хранили мину настолько непроницаемую, что Эдит заключила: увеселения предыдущего вечера слишком сильно подействовали на миссис Пьюси, с ней случилось что-то плохое, или она заболела, и сейчас в отеле принимают страшные, однако единственно верные меры, чтобы доставить ее в больницу. Она отступила в свой номер и попыталась взять себя в руки. У нее было чувство, словно самоанализ, которому она предавалась в ночные часы, навлек на отель беды и ужасы и теперь ее должны призвать к ответу за причиненный ущерб, каким бы тот ни был, и затребовать положенное возмещение. Подавив панику усилием воли, она снова открыла дверь и проследовала в маленькую гостиную миссис и мисс Пьюси. Как выяснилось, она пришла последней: там уже находились Моника, Ален, мсье Юбер и зять мсье Юбера. Проникнув в комнату, она увидела миссис Пьюси — та лежала в шезлонге, схватившись за сердце, однако полностью накрашенная и облаченная в розовое шелковое кимоно. Глаза у нее были закрыты. Не успела Эдит ужаснуться и придумать, чем она может помочь, как мсье Юбер приблизился к миссис Пьюси и взял ее за руку. Наклонился, что-то ей прошептал и похлопал по запястью. Слуга, Ален, покраснел до корней волос и был близок к слезам; он вытянулся по струнке, глядя прямо перед собой, словно стоял перед военным трибуналом.