Полковник Шабер - де Бальзак Оноре - Страница 9

— Правильно!

— Ну вот, вы были признаны погибшим, — следовательно, для того, чтобы выделить эту четвертую долю, пришлось провести опись и ликвидацию вашего имущества. Супруга ваша не постеснялась обмануть бедняков. В описи, где она, без сомнения, сочла излишним показать наличные деньги и драгоценности, указано лишь незначительное количество серебра, обстановка же оценена в одну треть подлинной ее стоимости, — чтобы увеличить долю графини или чтобы уменьшить сумму пошлины, а также потому, что обычно оценщики произвольно устанавливают стоимость имущества; по этой описи все ваше состояние определено было в шестьсот тысяч франков. Ваша вдова имела по закону право на половину имущества. Все было ею назначено к продаже, затем вновь ею же приобретено, на всем она сумела получить выгоду, а приютам досталось всего-навсего семьдесят пять тысяч франков. Далее, поскольку казна также выступила в роли вашего наследника, ибо супруга ваша не упоминалась в завещании, император особым указом вернул вашей вдове часть денег, причитавшуюся государству. На что вы, собственно, говоря, имеете право? Только на триста тысяч франков, за вычетом расходов.

— И вы называете это правосудием?! — воскликнул ошеломленный полковник.

— Но...

— Нечего сказать, хорошо же оно, ваше правосудие!

— Другого у нас нет, мой бедный полковник. Вот вы сами теперь видите, что ваше дело совсем не такое простое, как вам казалось. Быть может, госпожа Ферро даже пожелает оставить себе часть, отданную ей императором.

— Раз она не вдова, указ не действителен…

— Согласен. Но ведь всегда можно оспаривать. Выслушайте же меня. В данных обстоятельствах, я полагаю, и для вас и для графини наилучший выход — пойти на мировую. Вы получите состояние более значительное, чем то, на которое вы имеете законное право.

— Но это значит продать свою жену?

— У вас будет двадцать четыре тысячи франков годового дохода, а при таком положении всегда найдется женщина, которая более подойдет к вам, чем бывшая ваша жена, и сумеет сделать вас счастливым. Я собираюсь нынче же заехать к графине Ферро, чтобы позондировать почву, но мне не хотелось предпринимать этот шаг, не предварив вас.

— Я поеду с вами.

— В этаком виде?! — воскликнул поверенный. — Нет, нет, полковник, и еще раз нет! Вы загубите все дело.

— А мое дело можно выиграть?

— По всем статьям, — ответил Дервиль. — Но, дорогой мой полковник, вы не хотите понять одного. Я небогат, я еще до сих пор не расплатился за свою контору. Если суд и разрешит вам получить известную сумму в счет ваших будущих благ, то лишь после того, как признает в вас графа Шабера, награжденного большим офицерским крестом Почетного легиона.

— Ах да, я и забыл, что награжден большим офицерским крестом! — простодушно воскликнул Шабер.

— Ну-с, а до того, — продолжал Дервиль, — нам придется вести тяжбу, платить адвокатам, получать и оплачивать решения суда, подмазывать судебных приставов, да и жить к тому же надо. Одни только предварительные расходы составят двенадцать — пятнадцать тысяч франков. У меня их нет, я буквально изнемогаю под тяжестью чудовищных процентов, которые выплачиваю лицу, ссудившему мне деньги на приобретение конторы. А вы? Где вы возьмете такую сумму?

Крупные слезы выступили на потухших глазах несчастного солдата и медленно скатились по его морщинистым щекам. Перед картиной этих трудностей он особенно ясно почувствовал свое бессилие. Общество и правосудие душили его, как мучительный кошмар.

— Я припаду, — сказал старик, — к подножию Вандомской колонны, я крикну во весь голос: «Я — полковник Шабер, который прорвал каре русских при Эйлау!» Бронза, и та меня признает.

— Вас тут же упекут в Шарантон.

При этом страшном упоминании воодушевление старого воина упало.

— А может быть, стоит попытать счастья в военном министерстве?

— Это в канцеляриях-то? — возразил Дервиль. — Что ж, подите, но непременно имейте на руках составленный по всей форме документ, объявляющий недействительным акт о вашей кончине. Нынешние чиновники рады смести с лица земли приверженцев императора.

Полковник не произнес ни слова, с минуту он стоял, не шевелясь, глядя перед собой невидящими глазами, охваченный беспредельным отчаянием. Воинский судебный устав прост, он не знает никакой волокиты, он ведет к решениям крутым, но почти всегда справедливым. Шабер знал только это правосудие. Узрев перед собой лабиринт всяческих трудностей, куда ему предстояло вступить, взвесив, каких расходов потребуют эти странствия, старый солдат почувствовал, что той его силе, которая присуща лишь человеку и зовется волей, нанесен смертельный удар. Он понял, что для него немыслимо таскаться по судам, что в тысячу раз ему легче остаться бедняком, нищим, поступить простым кавалеристом в какой-нибудь полк, если только его туда примут. Физические и моральные страдания уже поразили его тело в самых чувствительных его органах. Его подтачивал один из тех недугов, для которых медицина не нашла еще имени, они не имеют постоянного очага и гнездятся в нервной системе, являющейся, по-видимому, самым уязвимым местом нашего организма; эту болезнь можно бы назвать «сплином несчастия». Как бы серьезен ни был этот невидимый, но, тем не менее, реально существующий недуг, при счастливом стечении обстоятельств излечиться от него возможно. Но достаточно какого-нибудь непредвиденного препятствия, какой-нибудь новой неожиданности, чтобы сломить ослабевшие пружины, породить нерешительность в действиях, необъяснимые, непоследовательные поступки, нередко наблюдаемые физиологами у людей, раздавленных горем, — и самый могучий организм окажется потрясенным до основания.

Дервиль сразу заметил, что полковник впал в глубочайшее уныние, и участливо обратился к нему:

— Мужайтесь, дело, несомненно, будет решено в вашу пользу. Теперь скажите: можете ли вы целиком положиться на меня, слепо повиноваться тому, что я сочту для вас наилучшим?

— Поступайте, как знаете, — ответил Шабер.

— Хорошо, но согласны ли вы предать в мои руки вашу судьбу целиком, как человек, идущий на смерть?

— А что, если я навсегда останусь без общественного положения, без имени? Разве я перенесу это?

— Я смотрю на дело иначе, — возразил поверенный. — Мы придем к полюбовному соглашению и уничтожим акт о вашей смерти и акт о вашем браке, дабы вы могли восстановить свои права. С помощью связей графа Ферро вам удастся исходатайствовать зачисление в списки армии с генеральским чином, и я не сомневаюсь, что вы добьетесь пенсии.

— Действуйте, — произнес Шабер, — я полагаюсь на вас.

— Я пришлю вам на подпись доверенность, — сказал Дервиль. — Прощайте, не падайте духом! Если вам понадобятся деньги, можете рассчитывать на меня.

Шабер с чувством пожал руку Дервилю; он так обессилел, что не мог проводить своего гостя и, прислонившись к стене, молча следил за ним взглядом. Как и все люди, не искушенные в тонкостях правосудия, он страшился этой непредвиденной борьбы.

Во время этой беседы из-за столба у ворот несколько раз выглядывал какой-то человек, — он, очевидно, поджидал на улице Дервиля и, действительно, окликнул его. Это был старик в синей куртке, в белых сборчатых штанах, вроде тех, какие обычно носят пивовары, и в меховом картузике. Его худое, морщинистое лицо имело какой-то бурый оттенок, но на скулах был смуглый румянец от тяжелого труда и постоянного пребывания на воздухе.

— Прошу прощения, сударь, что осмелился заговорить с вами, — обратился он к Дервилю, коснувшись его локтя, — но я вижу, что вы друг нашего генерала.

— Ну и что ж? — сказал Дервиль. — Почему это вы заинтересовались им? Да кто вы такой? — подозрительно спросил поверенный.

— Я — Луи Верньо, — ответил тот. — Мне надо сказать вам несколько слов.

— Значит, это вы поместили графа Шабера в такую дыру?

— Извините, прошу прощения, сударь, это наша самая лучшая комната. Да будь у меня одно-единственное помещение, я все равно его отдал бы ему. Сам спал бы в конюшне. Человеку, перенесшему такие муки, да который к тому ж еще учит моих ребят грамоте, генералу, египтянину, первому лейтенанту, под началом которого я служил… Подумать только! Я устроил его у себя как только мог лучше. Я делил с ним все, что у меня было. Конечно, это не бог весть что: молоко, хлеб, яйца… Ничего не поделаешь, на войне по-военному… Поверьте, я от чистого сердца! Только он нас обидел…