Первые шаги в жизни - де Бальзак Оноре - Страница 21

Архитектор Грендо, бывший в приятельских отношениях с супругами Моро, известил их о скором приезде художника, которому поручили закончить декоративную роспись в зaмке, после того как основные полотна были написаны Шиннером. Знаменитый художник рекомендовал для обрамления, арабесок и прочих украшений того самого пассажира, которого сопровождал Мистигри, И г-жа Моро все глаза проглядела, вот уже два дня готовясь к бою. Художнику предстояло в течение нескольких недель быть ее гостем, а значит, ей надо было быть во всеоружии. Когда в Прэле жил Шиннер, ему и его жене было отведено помещение в зaмке и, по распоряжению графа, стол их ничем не отличался от стола его сиятельства. Грендо, столовавшийся в семье Моро, относился с такой почтительностью к великому художнику, что ни управляющий, ни его жена не решились познакомиться с ним поближе. К тому же самые знатные и богатые окрестные помещики наперебой приглашали к себе Шиннера и его жену и задавали в их честь балы. И теперь г-жа Моро была очень довольна, что может отыграться, хвастаясь своим художником, и собиралась разблаговестить повсюду о его таланте, ничуть не уступающем таланту Шиннера.

Обворожительная г-жа Моро отлично учла свои возможности и, хотя в четверг и пятницу уже щеголяла в изящных туалетах, все же приберегла самое нарядное платье к субботе, ибо не сомневалась, что приезжий художник в субботу уж непременно появится за ее столом. Итак, на ней были бронзового цвета ботинки и фильдекосовые чулки. Розовое платье в мелкую полоску, розовый пояс с золотой пряжкой тонкой работы, золотой крестик на шее и браслетки из бархаток на обнаженных руках (у г-жи де Серизи были очень красивые руки и она отнюдь не прятала их) — в таком наряде г-жа Моро вполне могла сойти за настоящую парижанку. На ней была прелестная шляпка из итальянской соломки, украшенная букетиком роз от Натье,[43] из-под полей шляпки на плечи ниспадали блестящие белокурые локоны. Она заказала изысканный обед, еще раз осмотрела комнаты и теперь, изображая из себя помещицу, прогуливалась возле дома с тем расчетом, чтобы оказаться на фоне клумбы перед парадным подъездом к моменту появления почтовых карет. Над головой она раскрыла очаровательный розовый на белом шелку зонтик с бахромой. Тут она увидела Пьеротена, который отдавал привратнице странный багаж Мистигри, но пассажиров не было, и разочарованная Эстель пошла обратно, досадуя, что она опять нарядилась зря. Как и большинство людей, разодевшихся в пух и прах для приема гостей, она почувствовала, что не может ничем заняться, разве только побездельничать у себя в гостиной в ожидании бомонского дилижанса, который хоть и отправляется из Парижа в час дня, но проезжает мимо зaмка вскоре после Пьеротена; и она вернулась домой, а наши художники тем временем занялись своим туалетом. И молодой художник и его ученик уже успели порасспросить садовника и, наслышавшись от него похвал очаровательной г-же Моро, почувствовали необходимость прифрантиться и нарядились во все лучшее для своего появления в доме управляющего; их туда отвел Жак, старший из сыновей Моро, бойкий мальчик, одетый, по английской моде, в курточку с отложным воротником. Каникулы он проводил в деревне, где мать его жила владетельной герцогиней и где он чувствовал себя как рыба в воде.

— Маменька, — сказал он, — вот художники, которых прислал господин Шиннер.

Приятно пораженная, г-жа Моро встала, велела сыну подать стулья и рассыпалась в любезностях.

— Маменька, Оскар Юссон приехал, он с папенькой, — шепнул Жак на ухо матери, — я его сейчас приведу…

— Не спеши, займись с ним чем-нибудь, — остановила его мать.

Уже по тому, как было сказано это «не спеши», художники поняли, что их дорожный знакомый невелика птица; но в этих словах чувствовалась также и неприязнь мачехи к пасынку. И в самом деле, г-жа Моро, которая за семнадцать лет супружеской жизни несомненно слышала о привязанности своего мужа к г-же Клапар и Оскару, не скрывала своей ненависти к матери и сыну; поэтому вполне понятно, что управляющий долго не мог решиться пригласить Оскара в Прэль.

— Нам с мужем поручено, — сказала она художникам, — принять вас и показать вам замок. Мы очень ценим искусство, и особенно служителей искусства, — прибавила она жеманясь, — и я прошу вас: будьте как дома. В деревне стесняться нечего; здесь надо пользоваться полной свободой; иначе не выдержишь. Господин Шиннер уже был у нас….

Мистигри лукаво взглянул на своего товарища.

— Вы его, вероятно, знаете? — спросила Эстель, помолчав.

— Кто же его не знает, сударыня! — ответил художник.

— Знают, как белую корову, — прибавил Мистигри.

— Господин Грендо, — сказала г-жа Моро, — называл мне вашу фамилию, но я…

— Жозеф Бридо, — ответил художник, которого чрезвычайно занимал вопрос, с какого рода женщиной он разговаривает.

Мистигри в душе уже возмущался покровительственным тоном прекрасной супруги управляющего, но он, как и Бридо, выжидал, не вырвется ли у нее какого-нибудь словечка, которое сразу бы ему все разъяснило, или одного из тех жестов, на которые у художников особенно наметан глаз; ведь они от природы беспощадные наблюдатели и быстро подмечают все смешное, ценя в нем пищу для своего карандаша. Обоим художникам сразу бросились в глаза большие руки и ноги красавицы Эстель, бывшей крестьянки из окрестностей Сен-Ло; затем два-три словечка из лексикона горничной, обороты речи, не соответствующие изяществу ее туалета, помогли художнику и его ученику быстро разобраться, с кем они имеют дело. Они перемигнулись и тут же решили с самым серьезным видом позабавиться на ее счет и приятно провести время.

— Вы любите искусство, сударыня? Может быть, вы и сами в нем преуспеваете? — осведомился Жозеф Бридо.

— Нет. Правда, я получила недурное образование, но чисто коммерческое. Однако я так глубоко и тонко чувствую искусство, что господин Шиннер каждый раз, закончив картину, приглашал меня посмотреть и высказать свое мнение.

— Совсем так же, как Мольер советовался с Лафоре,[44] — вставил Мистигри.

Госпожа Моро не знала, что Лафоре была служанкой, и весь ее вид свидетельствовал, что, по неведению, она приняла его слова за комплимент.

— Неужели он не попросил вас служить ему натурой? — удивился Бридо. — Художники лакомы до хорошеньких женщин.

— Что вы хотите этим сказать? — воскликнула г-жа Моро, на лице которой отразился гнев оскорбленной королевы.

— На языке художников «натура» означает модель. Художники любят рисовать с натуры красивые лица, — пояснил Мистигри вкрадчивым голосом.

— Ах, вот что! Я не так поняла это выражение, — ответила она, бросая на Мистигри нежный взгляд.

— Мой ученик, господин Леон де Лора, — сказал Бридо, — проявляет большую склонность к портретной живописи. Он был бы наверху блаженства, если бы вы, чародейка, разрешили ему запечатлеть на память о нашем пребывании здесь вашу прелестную головку.

Жозеф Бридо подмигнул Мистигри, словно говоря: «Да ну же, не плошай! Она недурна!» Поймав его взгляд, Леон де Лора подсел на диван поближе к Эстель и взял ее за руку, чему она не воспротивилась.

— О сударыня, если бы ради того, чтобы сделать сюрприз вашему супругу, вы согласились несколько раз, тайно от него, позировать мне, я бы самого себя превзошел. Вы так прекрасны, так свежи, так очаровательны!.. Человек бездарный, и тот станет гением, если вы будете служить ему натурой… В ваших глазах столько…

— А потом мы изобразим на арабесках ваших милых деток, — сказал Жозеф, перебивая Мистигри.

— Я бы предпочла иметь их портрет у себя в гостиной; но, может быть, с моей стороны это нескромное желание, — подхватила она, строя глазки Жозефу.

— Сударыня, художники боготворят красоту, для них она — владычица.

«Прелестные молодые люди», — подумала г-жа Моро.

— Любите ли вы вечерние прогулки, после обеда, в экипаже, в лесу?..