Отец Горио - де Бальзак Оноре - Страница 51

— Дельфина, ты…

Папаша Горио бросился к графине и не дал ей договорить, закрыв ей рот рукой.

— Боже мой, за что вы сегодня хватались руками? — воскликнула Анастази.

— Ах, да! Виноват, — извинился несчастный отец, вытирая руки о панталоны. — Ведь я сейчас переезжаю, кто же знал, что вы придете.

Он был доволен, что, вызвав этот упрек, отвлек на себя гнев дочери.

— Ох! Вы истерзали мое сердце, — продолжал он садясь. — Дети мои, я умираю! В голове у меня жжет, как огнем. Будьте милыми, хорошими, любите друг друга! Вы сведете меня в могилу. Нази, Дельфина, ну же, вы обе правы и обе неправы. Слушай, Дедель, — говорил он, подняв на баронессу глаза, полные слез, — ей нужны двенадцать тысяч, давай поищем их. Не надо так коситься друг на друга.

Он стал на колени перед Дельфиной.

— Ради меня попроси у нее прощенья, — шепнул он ей на ухо, — она более несчастна, правда ведь?

— Бедная моя Нази, — сказала ей дельфина, испуганная выраженьем отцовского лица, диким, безумным от душевной боли, — я была неправа, поцелуй меня…

— О, вы льете мне целительный бальзам на сердце! — воскликнул папаша Горио. — Но откуда взять двенадцать тысяч франков? разве пойти за кого-нибудь в рекруты?

— Что вы, папа? Нет, нет! — воскликнули обе дочери, подходя к отцу.

— Бог вознаградит вас за одно это намерение, всей нашей жизни нехватит, чтобы отблагодарить вас! Правда, Нази? — сказала Дельфина.

— А кроме того, милый папа, это была бы капля в море, — заметила графиня.

— Так, значит, и своей кровью ничему не помочь? — с отчаяньем воскликнул старик. — Я буду рабом у того, кто спасет тебя, Нази! Ради него я убью другого человека. Пойду на каторгу, как Вотрен! Я…

Он вдруг остановился, как пораженный громом.

— Нет, ничего! — сказал он, рванув себя за волосы. — Кабы знать, где можно украсть… Только нелегко найти такой случай. Чтобы ограбить банк, нужны люди, время. Видно, пора мне умирать: не остается ничего другого. Я больше ни на что не годен, я больше не отец! Нет! Она просит, она нуждается! А у меня, бездельника, нет ничего. Ах ты, старый лиходей, у тебя две дочери, а ты устроил себе пожизненную ренту! Ты, значит, их не любишь? Подыхай же, подыхай, как собака! Да я хуже собаки, собака вела бы себя лучше! Ох, голова моя! В ней все кипит!

— Папа, будьте же благоразумны! — закричали обе женщины, обступая его, чтобы он не вздумал биться головой об стену.

Горио рыдал. Эжен в ужасе схватил свой вексель, выданный Вотрену, со штемпелем на бoльшую сумму, переправил цифры, оформил как вексель на двенадцать тысяч приказу Горио и вошел в комнату соседа.

— Сударыня, вот нужные вам деньги, — сказал он графине, подавая ей вексель. — Я спал, ваш разговор разбудил меня; благодаря этому я узнал, сколько я должен господину Горио. Вот обязательство, которое вы можете учесть, я оплачу его точно в срок.

Графиня стояла неподвижно, держа в руках гербовую бумагу.

— Дельфина, — проговорила она, бледнея, дрожа от гнева, ярости и бешенства, — я все тебе прощала, свидетель бог, но это!.. Господин де Растиньяк был рядом, ты это знала. У тебя хватило низости отомстить мне, заставив меня невольно доверить ему мои тайны, мою жизнь, жизнь моих детей, мой позор, мою честь! Так знай же, ты для меня ничто, я ненавижу тебя, я стану мстить тебе, как только можно, я…

Злоба не давала ей говорить, в горле пересохло.

— Да это же мой сын, он наш, твой брат, твой спаситель! — восклицал папаша Горио. — Обними его, Нази! Видишь, я его обнимаю, — продолжал старик, в каком-то исступлении прижимая к себе Эжена. — О дитя мое! Я буду больше, чем отцом, я постараюсь заменить тебе семью. Я бы хотел быть богом и бросить к твоим ногам весь мир. Ну, поцелуй же его, Нази! Ведь это не человек, а просто ангел, настоящий ангел.

— Оставь ее, папа, сейчас она не в своем уме, — сказала Дельфина.

— Я не в своем уме! Не в своем уме! А ты какова? — спросила графиня де Ресто.

— Дети мои, я умру, если вы не перестанете! — крикнул папаша Горио и упал на кровать, точно сраженный пулей.

— Они убили меня! — пролепетал старик.

Графиня взглянула на Эжена, который застыл на месте, ошеломленный этой дикой сценой.

— Сударь… — вымолвила она, договаривая всем выражением лица, взглядом, интонацией и не обращая внимания на своего отца, которому Дельфина поспешно расстегнула жилет.

— Я заплачy и буду молчать, — ответил Растиньяк, не дожидаясь вопроса.

— Нази, ты убила отца! — упрекнула сестру Дельфина, указывая на старика, лежавшего без чувств; но графиня уже исчезла.

— Прощаю ей, — сказал старик, открывая глаза, — положение ее ужасно, и не такая голова пошла бы кругом. Утешь Нази, будь доброй к ней, обещай этому твоему умирающему отцу, — просил старик, сжимая дельфине руку.

— Но что такое с вами? — спросила она, совсем перепугавшись.

— Ничего, ничего, пройдет, — отвечал отец. — Что-то мне давит лоб, это мигрень. Бедняжка Нази, какое у нее будущее!

В эту минуту графиня вернулась и бросилась к ногам отца.

— Простите! — воскликнула она.

— Этим ты еще больше мучаешь меня, — промолвил отец.

— Сударь, — со слезами на глазах обратилась графиня к Растиньяку, — от горя я была несправедлива. Хотите быть мне братом? — спросила она, протягивая ему руку.

— Нази, милая Нази, забудем все! — воскликнула Дельфина, прижимая к себе сестру.

— Нет, это я буду помнить!

— Ангелы мои, какая-то завеса закрывала мне глаза, сейчас вы раздвинули ее, ваш голос возвращает меня к жизни! — восклицал отец Горио. — Поцелуйтесь еще раз! Ну, что, Нази, спасет тебя этот вексель?

— Надеюсь. Послушайте, папа, не поставите ли вы на нем и вашу подпись?

— Какой же я дурак, — забыл об этом! Но мне было плохо, не сердись на меня, Нази. Пришли сказать, когда твое мученье кончится. Нет, я приду сам. Нет, не приду, не могу видеть твоего мужа, я убью его на месте. А что до продажи твоего имущества, в это дело вступлюсь я сам. Иди скорей, дитя мое, и заставь Максима образумиться.

Эжен был потрясен.

— Бедняжка Анастази всегда была вспыльчивой, но сердцем она добрая, сказала г-жа де Нусинген.

— Она вернулась за передаточной надписью, — шепнул ей на ухо Эжен.

— Вы думаете?

— Хотелось бы не думать. Будьте с ней поосторожнее, — ответил он и поднял глаза к небу, поверяя богу мысли, которые не решался высказать вслух.

— Да, в ней всегда было какое-то актерство, а бедный папа поддается на ее кривлянья.

— Как вы себя чувствуете, милый папа Горио? — спросил старика Эжен.

— Мне хочется спать, — ответил Горио.

Растиньяк помог ему лечь в постель. Когда старик, держа дочь за руку, уснул, Дельфина высвободила свою руку.

— Вечером у Итальянцев, — напомнила она Эжену, — и ты мне скажешь, как его здоровье. А завтра, сударь, вы переедете. Покажите вашу комнату. Какой ужас! — сказала она, войдя туда. — У вас хуже, чем у отца. Эжен, ты вел себя прекрасно. Я стала бы любить тебя еще сильнее, будь это возможно. Но, милый ребенок, если вы хотите составить состояние, нельзя бросать в окошко двенадцать тысяч франков, как сейчас. Граф де Трай игрок. Сестра ничего не хочет замечать. Он нашел бы эти двенадцать тысяч франков там же, где проигрывает и выигрывает золотые горы.

Послышался стон, и они вернулись к Горио; казалось, он спал, но когда оба влюбленных подошли к нему, они расслышали его слова:

— Как они несчастны!

Спал ли он, или нет, но тон этой фразы тронул Дельфину за живое, — она подошла к жалкой кровати, где лежал отец, и поцеловала его в лоб. Он открыл глаза:

— Это ты, Дельфина?

— Ну, как ты чувствуешь себя? — спросила дочь.

— Хорошо, не беспокойся, я скоро выйду из дому. Ступайте, ступайте, дети мои, будьте счастливы.

Эжен проводил Дельфину до дому, но, озабоченный состоянием, в котором оставил папашу Горио, отказался обедать у нее и вернулся в «Дом Воке». Когда Растиньяк пришел, Горио уже встал с постели и явился к столу. Бьяншон расположился так, чтобы лучше наблюдать лицо вермишельщика. Горио, взяв себе хлеба, понюхал его, чтобы узнать, из какой муки он испечен; студент-медик подметил в этом жесте полное отсутствие того, что можно было бы назвать сознаньем своих действий, и нахмурился.