Отец Горио - де Бальзак Оноре - Страница 10

— А что это там внутри?! — сказал Вотрен, рассматривая письмо на свет. — Банковый билет?.. Не то! — Он приоткрыл конверт. — Погашенный вексель! — воскликнул он. — Вот так штука! Любезен же старый дуралей. Иди, ловкач, сказал он, накрывая своей лапой голову Кристофа и перевертывая его, как волчок, — тебе здорово дадут на водку.

Стол был накрыт. Сильвия кипятила молоко. Г-жа Воке разводила огонь в печке; хозяйке помогал Вотрен, все время напевая:

Когда все было уже готово, вернулись г-жа Кутюр и мадмуазель Тайфер.

— Откуда вы так рано, дорогая? — спросила у г-жи Кутюр г-жа Воке.

— Мы с ней молились у святого Этьена дю-Мон; ведь сегодня нам предстоит итти к господину Тайферу. Бедная девочка дрожит, как лист, — отвечала г-жа Кутюр, усаживаясь против печки и протягивая к топке свои ноги, обутые в ботинки, от которых пошел пар.

— Погрейтесь, Викторина, — предложила г-жа Воке.

— Просить бога, чтобы он смягчил сердце вашего отца, дело хорошее, сказал Вотрен, подавая стул сироте. — Но этого мало. Вам нужен друг, чтобы он выложил все начистоту этой свинье, этому дикарю, у которого, говорят, три миллиона, а он не дает вам приданого. По теперешним временам и красивой девушке приданое необходимо.

— Бедный ребенок, — посочувствовала г-жа Воке. — Послушайте, моя голубка, ваш отец — чудовище. Он накликает на себя всяких бед.

При этих словах на глаза Викторины навернулись слезы, и вдова замолчала, заметив знак, сделанный ей г-жой Кутюр.

— Хоть бы нам удалось повидать его, хоть бы я могла поговорить с ним и передать ему прощальное письмо его жены! — снова начала вдова интендантского комиссара. — Я не рискнула послать письмо по почте; он знает мой почерк.

— О женщины невинные, несчастные, гонимые, — воскликнул Вотрен, перебив ее, — до чего же вы дошли! На-днях я займусь вашими делами, и все пойдет на лад.

— О господин Вотрен, — обратилась к нему Викторина, бросая на него влажный и горячий взор, не возмутивший, впрочем, спокойствия Вотрена, — если у вас окажется возможность повидать моего отца, передайте ему, что его любовь и честь моей матери мне дороже всех богатств мира. Если бы вам удалось смягчить его суровость, я стала бы молиться за вас богу. Будьте уверены в признательности…

— «Объехал я весь белый свет…» — иронически пропел Вотрен.

В этот момент спустились вниз Пуаре, мадмуазель Мишоно и Горио, вероятно привлеченные запахом подливки, которую готовила Сильвия к остаткам баранины. Когда нахлебники, приветствуя друг друга, сели за стол, пробило десять часов, и с улицы послышались шаги студента.

— Вот и хорошо, господин Эжен; сегодня вы позавтракаете со всеми вместе, — сказала Сильвия.

Студент поздоровался с присутствующими и сел рядом с папашей Горио.

— Со мной случилось удивительное приключение, — сказал он, наложив себе вдоволь баранины и отрезая кусок хлеба, причем г-жа Воке, как и всегда, прикинула на глаз весь этого куска.

— Приключение?! — воскликнул Пуаре.

— Так чему же вы дивитесь, старая шляпа? — сказал Вотрен, обращаясь к Пуаре. — Господин Эжен создан для приключений.

Мадмуазель Тайфер робко взглянула на юного студента.

— Расскажите же нам о вашем приключении, — попросила г-жа Воке.

— Вчера я был на балу у своей родственницы, виконтессы де Босеан, в ее великолепном особняке, где комнаты обиты шелком. Короче говоря, она устроила нам роскошный праздник, на котором я веселился, как король…

— лек, — добавил Вотрен, прерывая его речь.

— Что вы этим хотите сказать? — вспыхнул Эжен.

— Я говорю — королек, потому что королькам живется гораздо веселее, чем королям.

— Да, это верно, — заметил «дaкальщик» Пуаре, — я бы скорей предпочел быть этой беззаботной птичкой, чем королем, потому что…

— На этом балу, — продолжал студент, обрывая Пуаре, — я танцовал с одной из первых красавиц, восхитительной графиней, самым прелестным созданием, какое когда-либо встречал. Цветы персика красовались у нее на голове, сбоку был приколот изумительный букет живых, благоухающих цветов. Да что там! Разве женщина, одухотворенная танцем, поддается описанию? — надо ее видеть! И вот сегодня, около девяти часов утра, я встретил эту божественную графиню; она шла пешком по улице де-Грэ. О, как забилось мое сердце, я вообразил, что…

— …что она шла сюда, — продолжал Вотрен, окинув студента глубоким взглядом. — А всего верней шла она к дядюшке Гобсеку, к ростовщику. Если вы когда-нибудь копнете в сердце парижской женщины, то раньше вы найдете там ростовщика, а потом уже любовника. Вашу графиню зовут Анастази де Ресто, и живет она на Гельдерской улице.

При этом имени студент пристально взглянул на Вотрена. Папаша Горио резко вскинул голову и устремил на обоих собеседников живой и тревожный взор, поразивший всех.

— Кристоф пришел слишком поздно: она туда уже ходила! — скорбно воскликнул Горио.

— Я угадал, — сказал Вотрен на ухо г-же Воке.

Горио ел машинально, не разбирая, что он ест. Никогда не казался он до такой степени бестолковым и поглощенным своей заботой, как в этот раз.

— Господин Вотрен, какой бес назвал вам ее имя? — спросил Эжен.

— Ага! Вот оно что! Папаша-то Горио знает его отлично! Почему же не знать и мне?!

— Господин Горио! — окликнул его студент.

— А? Что? Так вчера она была очень красива? — спросил бедняга старик.

— Кто?

— Госпожа де Ресто.

— Взгляните на старого скрягу, как разгорелись у него глаза! — сказала Вотрену г-жа Воке.

— Уж не ее ли он содержит? — шепнула студенту мадмуазель Мишоно.

— О да! Она была бесподобно хороша, — продолжал Эжен, на которого жадно смотрел папаша Горио. — Не будь самой госпожи де Босеан, моя божественная графиня была бы царицей бала, молодые люди только и смотрели, что на нее, я оказался двенадцатым в ее списке кавалеров; она была занята во всех контрдансах. Все остальные женщины бесились. Если кто был вчера счастлив, так это она. Совершенно правильно говорят, что нет ничего красивее фрегата под всеми парусами, лошади на галопе и женщины, когда она танцует.

— Вчера — наверху счастья, у герцогини, а утром — на последней ступени бедствия, у ростовщика: вот вам парижанка! — сказал Вотрен. — Когда мужья не в состоянии поддерживать их необузданную роскошь, жены торгуют собой. А если не умеют продаваться, распотрошат родную мать, лишь бы найти, чем блеснуть. Словом, готовы на все что угодно. Старо, как мир!

Лицо папаши Горио, сиявшее, как солнце в ясный день, пока он слушал Растиньяка, сразу омрачилось при этом жестоком замечании Вотрена.

— Ну, а где же ваше приключение? — спросила г-жа Воке. — Вы разговаривали с ней? Спрашивали, не собирается ли она изучать право?

— Она не видела меня, — ответил Эжен. — Но встретить одну из самых красивых парижанок на улице де-Грэ в девять часов утра, если она, наверно, вернулась с бала в два часа ночи, разве это не странно? Только в Париже и возможны такого рода приключения.

— Ну-ну! Бывают позабавнее! — воскликнул Вотрен.

Мадмуазель Тайфер была так поглощена предстоящим свиданием с отцом, что еле слушала. Г-жа Кутюр подала ей знак, чтобы она встала из-за стола и шла одеваться. Когда обе дамы вышли, папаша Горио последовал их примеру.

— Ну что! Видали? — сказала г-жа Воке Вотрену и остальным пансионерам. — Ясно, что он разорился на подобных женщин.

— Меня не уверят никогда, что красавица графиня де Ресто принадлежит папаше Горио! — воскликнул студент.

— Да мы и не стремимся вас уверить, — перебил его Вотрен. — Вы еще слишком молоды, чтобы знать хорошо Париж; но когда-нибудь вы узнаете, что в нем встречаются, как мы их называем, одержимые страстями.

При этих словах мадмуазель Мишоно насторожилась и бросила на Вотрена понимающий взгляд. Ни дать ни взять — полковая лошадь, услышавшая звук трубы.