Урук-хай, или Путешествие Туда... - Байбородин Александр Владимирович - Страница 73

– А ты-то что в стрелках делал?

– Я ординарцем у нашего отрядного начальника был. Как меня в отряд определили, я сразу к нему подошёл. Простите, говорю, господин капитан королевских стрелков, я мужичина северный, здешних дел не понимаю, присоветуйте, куда мне королевское жалованье пристроить, чтобы не пропить. Жалованье он стал себе на сохранение брать, а я в ординарцы попал. Штаны ему стирать и вшей давить.

– И зачем это тебе надо было? – удивился я. – Полтора года чужих вшей отлавливать.

– Как зачем? – в свою очередь удивился Гхажш. – А где бы я ещё посмотрел, как гондорцы воюют? Воевать стрелки умеют. Королевская стража горазда только на стенах стоять, а стрелки – круглый год в поле. На войне. В королевские стрелки всякий сброд набирают, но начальство у них – самые боевые воеводы Гондора. Знать. Те, кто в десятом поколении воинов водит. Редко, редко кто из рядовых стрелков выслужился. На военном совете кто за спиной у капитана стоит, карты ему подаёт да бумаги всякие? Ординарец. А когда господа начальники пьянствуют, кто вино наливает? Опять ординарец. На пьянках ведь не только о бабах говорят. О деле тоже, и даже чаще. Кто холуя видит? Никто. Кто на него внимание обращает? Тоже никто. Холуй вроде тени: она есть, а никто её не замечает. Только смотри и слушай. И думай.

– А не противно?

– Противно. Но раз сам в шагхраты подался, терпи. Мог бы просто урагхом быть. Только мечом махать любой может. Даже снага. А для моей работы голова нужна. Вот Урагх, – я не сразу понял, что он имеет в виду не любого воина, а Урагха, – не смог бы. У него сдерживаться всегда плохо получалось. То он на твои разговоры в пещере и поддался.

– Я не хотел, – смутился я. – Я же не знал.

– Да это не важно, – сказал Гхажш. – Имеющий врага должен быть осмотрителен. Мы были врагами, и Урагх сам должен был соображать. А он не подумал. Если бы мы одни были, я бы не стал его имени лишать. Но ребята же верят, что бородатых накликать можно, а мне их суеверия не перебить. Вот ради них и пришлось… Тем более, что и бородатых он-таки накликал.

Гхажш помолчал… «Ждали они нас. Ждали».

– Откуда ж они знать могли, где мы пойдём? – засомневался я. – Откуда они, вообще, взялись?

– Взялись из Эребора, из Одинокой горы то есть. А ждали они не нас именно, а орков, которые сквозь Горы пойдут. Знали, что поверху во время весенних гроз не пойдём. Это на верную смерть.

– А откуда они могли знать, что какие-то орки сквозь Горы пойдут?

– От роханцев. У конеедов вдоль Южного тракта от Заизенского фольда до Эдораса заставы стоят. И голубятни при них. Пока мы до Гор добежали, на другой стороне уже проведали, что мы идём. Если бы я знал, что там бородатые, пошли бы мы на север, к Гхазатбуурзу.

– Гхазатбуурз – это Мория? – спросил я.

– Да.

– Так там же ворота завалены?

– Их уж лет пятьдесят как откопали. И тварь[34] эту в озере прикончили.

– А Бэролу сказал, что завалены.

– А зачем ему всё говорить? Не наша с тобой забота – бъёрнингов спасать. Они эту войну всё равно проиграют.

– Почему?

– Потому что между двух огней. Пока король с войском будет у Серебряни конеедов ловить, эсгаротцы Каррок сожгут. Припасы у войска скоро кончатся, а без воды и провизии в сухой степи летом – смерть. Это мы с тобой сурками можем прокормиться, из родничка напиться. А для большого войска, где сурков столько набрать? Оттеснят их от рек, и всё. Сами перемрут от голода, безводья и болезней. Хорошо, если один из десяти домой вернётся.

– Жалко их, – мне, действительно, стало жаль, когда я представил умирающих от жажды косматых любителей медовухи.

– Жалко. Раньше их королю надо было думать, как так сделать, чтобы Рохан с Эсгаротом не сговорились. Себе друзей найти. Не захотел. Теперь бъёрнинги за его глупость и жадность расплатятся… Что-то заговорились мы с тобой. Спать-то будем? Завтра опять идти.

– Да зачем нам днём по жаре париться? Может, по ночам будем идти?

– Второй день здесь провести хочешь? Нельзя надолго на одном месте оставаться. Здесь – степь. Кого угодно принести может.

И он завернулся в буургха, и уснул. Полдня проспал и снова уснул, не затруднился. А я ещё немного поворочался.

Утром отправились на север. Уже не торопясь и не надрывая тело бегом. За те несколько дней, что мы шли до Чёрной пущи, или Лихолесья, как назвал её Гхажш, ничего примечательного не произошло. Лишь раз далеко к востоку я заметил облака дыма.

– Это Возничие, – ответил на мой вопрос Гхажш. – Мясо себе запасают. Они так охотятся. Траву в степи поджигают, чтобы зверьё от огня бежало. А сами повозки в цепь ставят, полстепи перегораживают. Как зверьё до повозок добежит, тут его и бьют.

– А повозки не сгорят? – спросил я. – Когда огонь до них доберётся?

– Нет, – рассмеялся Гхажш. – Они перед тем, как повозки ставить, в том месте траву заранее выжигают. Там огню двигаться некуда.

– А мы им в облаву не попадём?

– Нет. Далеко. И ветер от нас.

На том наш разговор и кончился, а других событий не случилось. Лихолесье начало нас встречать издалека. Сначала появились маленькие тенистые рощицы – привет большого леса. Почти в каждой был родничок, и в них было удобно останавливаться на ночлег. Мы двигались от рощицы к рощице, промежутки между ними день ото дня становились всё меньше, и однажды я просто заметил, что мы идём уже не по степи, а по лесу.

Обычному лиственному лесу. Светлому и приветливому. Я даже подивился, почему его называют такими мрачными названиями. И спросил у Гхажша. «Сам скоро увидишь, – буркнул он, озираясь по сторонам. – Тропу нам надо найти, а то мы тут до скончания жизни плутать будем».

Тропу он нашёл. То есть я-то никакой тропы не видел. Гхажш просто заметил какой-то пенёк, еле возвышающийся над травой, и бросился к нему со всех ног. Пенёк он тщательно осмотрел со всех сторон, очень тщательно, разве что не обнюхал. Потом отошёл от пенька на несколько шагов, побродил между деревьями, потом вернулся к пеньку и, встав к нему лицом, пошёл спиной вперёд.

– Иди за мной, – приказал он. – То есть передо мной. Тьфу ты. Иди и смотри, чтобы я не споткнулся обо что-нибудь.