Грозовой перевал - Бронте Эмили Джейн - Страница 33

Скажите Эдгару, что я отдала бы все на свете, чтобы снова увидеть его… что уже через сутки после моего отъезда сердце мое вернулось на Мызу, и в этот час оно все еще там, полное теплых чувств к нему и Кэтрин! Однако последовать за своим сердцем я не могу (эти слова подчеркнуты) — ждать меня они не должны; могут строить какие угодно догадки — только пусть не думают, что всему виной мое слабоволие или недостаточная к ним любовь.

Дальнейшее в этом письме для вас одной. Мне надо спросить вас о двух вещах: во-первых, как вы умудрялись, когда жили здесь, сохранять обычные добрые наклонности, свойственные человеку по природе? Ни в ком из тех, кем я здесь окружена, я ни разу не встретила чувства, схожего с моими чувствами.

Второй вопрос, очень занимающий меня, таков: впрямь ли мистер Хитклиф человек? И если да, то не безумен ли он? А если нет, то кто же он — дьявол? Не буду говорить вам, по каким причинам я об этом спрашиваю; но заклинаю вас, объясните мне, если можете, за кого я пошла замуж? Только сделаете вы это, когда придете меня навестить; вы должны прийти, Эллен, и как можно скорее. Не пишите, а зайдите и принесите мне хоть несколько слов от Эдгара.

Теперь послушайте, как меня приняли в моем новом доме, — хоть нужно немало воображения, чтобы я могла так называть Грозовой Перевал. Не стоит останавливаться на таких пустяках, как недостаток внешних удобств: они занимают мои мысли только в ту минуту, когда я спохватываюсь, что их нет. Я смеялась бы и плясала от радости, если бы вдруг оказалось, что все мое несчастье заключается в отсутствии комфорта, остальное же — только неправдоподобный сон!

Солнце садилось за Мызой, когда мы повернули к вересковым полям; значит, время близилось к шести часам; и мой спутник задержался на полчаса — осмотреть получше парк и сады, а может быть, и все поместье, — так что было уже темно, когда мы спешились на мощеном дворе вашей фермы, и ваш бывший товарищ, Джозеф, вышел встретить нас при свете маканой свечи. Скажу к его чести, он это сделал со всей учтивостью. Прежде всего он поднес свой огарок к моему лицу, неодобрительно сощурил глаз, выпятил нижнюю губу и отвернулся. Потом принял обоих коней, отвел их на конюшню и вышел снова, якобы затем, чтобы запереть «внешние ворота», — как будто мы живем в старинном замке!

Хитклиф остался поговорить с ним, а я прошла в кухню — грязную, неприбранную дыру; вы, право, не узнали бы ее, так она изменилась с той поры, как была в вашем ведении. У огня стоял озорной мальчишка крепкого сложения, неопрятно одетый; но глаза его и складка рта напомнили мне Кэтрин.

«Это племянник Эдгара, — подумала я, — значит, некоторым образом и мой; я должна поздороваться с ним за руку и… ну да, поздороваться и поцеловаться. Следует сразу же установить добрые отношения».

Я подошла и, пытаясь поймать его плотный кулачок, сказала:

— Как поживаешь, дружок?

Он ответил выражениями, которых я не поняла.

— Будем друзьями, Гэртон? — снова попробовала я завязать разговор.

Наградой за мою настойчивость были ругань и угроза напустить на меня Удава, если я не отстану.

— Эй, Удав, малыш! — шепнул маленький бездельник, поднимая бульдога, не очень породистого, с его подстилки в углу. — Ну, теперь ты уберешься? — спросил он повелительно.

Мне еще не надоела жизнь, и это побудило меня быть сговорчивей. Я отступила за порог и стала ждать, когда придут другие. Мистера Хитклифа нигде не было видно; а Джозеф, когда я последовала за ним на конюшню и попросила проводить меня в дом, уставился на меня, что-то проворчал и, сморщив нос, ответил:

— Матерь божия! Доводилось ли когда доброму христианину слышать такое! Пищит и стрекочет! Как тут разберешь, что она говорит?

— Я говорю: проводите меня, пожалуйста, в дом! — прокричала я, полагая, что он глух, но все же сильно возмущенная его грубостью.

— Вот еще! Будто мне и делать больше нечего, — ответил он и продолжал свою работу, время от времени наводя на меня фонарь и с величественным презрением разглядывая мое платье и лицо (платье слишком нарядное, но лицо, несомненно, как раз такое унылое, как мог он пожелать).

Я обошла весь двор и, пробравшись через калитку к другому входу, решилась постучаться в надежде, что выйдет более вежливый слуга. Наконец мне отворил высокий, изможденный человек без шейного платка и вообще крайне неряшливый с виду; лицо его тонуло в копне косматых волос, свисавших на плечи; и у него тоже глаза были, точно призрачное подобие глаз Кэтрин, но далеко не такие красивые.

— Что вам нужно здесь? — спросил он угрюмо. — Кто вы?

— Раньше меня звали Изабеллой Линтон, — ответила я. — Мы с вами встречались когда-то, сэр. Недавно я вышла замуж за мистера Хитклифа, и он привез меня сюда — надеюсь, с вашего разрешения.

— Так он вернулся? — спросил пустынник, глядя на меня голодным волком.

— Да, мы только что приехали, — сказала я. — Но он меня оставил у кухонной двери, а когда я хотела войти, ваш сынок вздумал разыграть из себя сторожа и отпугнул меня при помощи бульдога.

— Хорошо, что чертов мерзавец сдержал слово! — проревел мой будущий домохозяин, шаря глазами во мраке позади меня в надежде увидеть Хитклифа; затем он разразился длинным монологом, объясняя с руганью и угрозами, что сделал бы он «с этим дьяволом», если бы тот обманул его.

Я пожалела о своей второй попытке проникнуть в дом и уже почти решилась убежать, пока он не кончил ругаться; но не успела я осуществить свое намерение, как хозяин дома приказал мне войти и, захлопнув за мною дверь, запер ее на засов. В камине жарко горел огонь, но только отсвет его и освещал всю огромную комнату, пол которой сделался тускло-серым; и блестящие когда-то оловянные блюда, от которых я девочкой, бывало, глаз не могла оторвать, тоже потускнели под слоем пыли. Я спросила, нельзя ли мне позвать горничную, чтоб она отвела меня в спальню. Мистер Эрншо не удостоил меня ответом. Он шагал из угла в угол, заложив руки в карманы и, видимо, совсем забыв о моем присутствии; и он, казалось, так ушел в себя и глядел таким мизантропом, что я не решилась снова обеспокоить его.

Вас не удивит, Эллен, что у меня было очень невесело на душе, когда я сидела — не одна, но хуже, чем одна, — у негостеприимного очага и думала о том, что в четырех милях отсюда стоит мой приветливый дом и в нем все, кто мне дорог на свете; но между нами как будто лежал весь Атлантический океан, а не четыре мили — мне их не перейти! Я спрашивала у себя самой: куда мне податься, где искать утешения? И среди всех моих горестей (только упаси вас бог передать это Эдгару или Кэтрин) больше всего меня угнетало — знаете что? Отчаянье, что мне не найти никого, кто мог бы или захотел бы стать моим союзником против Хитклифа! Я почти с радостью ехала на Грозовой Перевал, потому что под его кровом мне не придется быть постоянно один на один с мужем; но Хитклиф знал, среди каких людей нам предстояло жить, и не боялся вмешательства с их стороны.

Я сидела и думала, а время уныло тянулось: пробило восемь часов и девять, а мистер Эрншо все шагал по комнате, уронив голову на грудь, в полном молчании, и только порой у него вырывался стон или злобный возглас. Я прислушивалась, не раздастся ли в доме женский голос, и предавалась бурному раскаянию и мрачным предчувствиям, которые прорвались наконец безудержным рыданием. Я сама не замечала, что горюю так открыто, покуда Эрншо не остановил свой размеренный шаг и, став прямо передо мной, воззрился на меня с проснувшимся вдруг любопытством. Пользуясь его минутным вниманием, я закричала:

— Я устала с дороги, я хочу спать! Где горничная? Проводите меня к ней, раз она не идет ко мне!

— Горничных у нас нет, — ответил он, — вам придется обслуживать себя самой!

— А где мне лечь? — рыдала я. Усталость и горе так меня придавили, что я забыла думать о своем достоинстве.

— Джозеф отведет вас в комнату Хитклифа, — сказал он. — Отворите эту дверь, он там.

Я уже было пошла, когда вдруг он остановил меня и добавил очень странным тоном: