Маленькая принцесса - Бернетт Фрэнсис Ходгсон - Страница 11

Источником необычайного влияния, которое имела на учениц Сара, было то, что она чудесно рассказывала сказки, – в ее устах все, что бы она ни рассказывала, превращалось в сказку. Этот дар способствовал ее популярности гораздо больше, чем окружавшая ее роскошь и то «особое положение», на котором она жила, – хотя и вызывал зависть Лавинии и некоторых других девочек, не умевших в то же время устоять против его чарующей силы.

Все, кому довелось учиться в школе, в которой была такая рассказчица, знают, какое это чудо, как за нею ходят и шепотом просят рассказать что-нибудь, как собираются вокруг рассказчицы немногие счастливицы, в то время как непосвященные бродят неподалеку в надежде, что и им разрешат подойти и послушать. Сара не только умела, но и любила рассказывать сказки и всякие удивительные истории. Когда, стоя в окружении воспитанниц, она начинала фантазировать, ее зеленые глаза широко раскрывались и сияли, щеки разгорались, и она принималась, сама того не сознавая, изображать тех, о ком рассказывала; голос ее то взмывал вверх, то падал, стройная фигурка склонялась, раскачивалась, руки выразительно жестикулировали – все это просто завораживало слушателей, а подчас даже внушало им ужас. Она забывала, что ее слушают дети; она видела волшебниц, королей, королев и прекрасных дам и жила их жизнью. Порой, закончив рассказ, она просто задыхалась от волнения и, прижав руку к груди, тихонько смеялась над собой.

– Когда я рассказываю, – говорила она, – мне кажется, будто это не выдумка. Мне кажется, будто все это правда, и даже больше, чем вы все, чем наша классная комната. У меня такое чувство, будто я становлюсь героями своей сказки: сначала одним, потом другим. Это так странно!

Однажды пасмурным зимним днем, года два спустя после поступления в школу мисс Минчин, Сара выходила из коляски, на ней были меха и теплая бархатная шубка. Она выглядела великолепно, хотя и не подозревала об этом. Переходя улицу, Сара внезапно увидала на лестнице, ведущей вниз, в кухню, маленькую замарашку. Вытянув шею и широко раскрыв глаза, она смотрела через ограду на Сару. Ее немытое личико выражало такое восхищение и робость, что Сара задержала на нем взгляд – и улыбнулась. Сара всем улыбалась.

Но обладательница немытого лица и широко открытых глаз, видно, испугалась – ведь ей не следовало глазеть на таких важных учениц, и поспешила скрыться, бросившись вниз на кухню. Все это произошло так быстро, что Сара невольно бы рассмеялась, не будь девочка такой бедной и несчастной.

В тот же вечер Сара сидела в уголке классной комнаты и рассказывала собравшимся вокруг нее воспитанницам сказку. Вдруг в комнату робко вошла та самая девочка – она несла ящик с углем, который был явно слишком тяжел для нее. Опустившись на колени перед камином, она стала подкладывать уголь в огонь и выгребать золу.

Теперь она была не так грязна, как днем, но казалась такой же испуганной. Она явно боялась смотреть на воспитанниц и не хотела, чтобы они заметили, что она слушает сказку. Уголь в камин она клала осторожно, руками, стараясь не стучать, а золу выметала совсем тихо. Но Сара тотчас заметила, что сказка ее очень увлекла и что она старается делать все как можно медленнее, надеясь услышать побольше. Поняв это, Сара стала говорить громче, ясно выговаривая каждое слово.

– Русалки тихо плыли в прозрачной зеленой воде и тянули за собой сеть, сплетенную из морского жемчуга, – рассказывала она. – Принцесса сидела на белом утесе и смотрела на них.

Это была чудесная сказка о принцессе, которую полюбил морской царь и которая ушла к нему и стала жить в сверкающих пещерах на дне морском.

Маленькая замарашка вымела золу из камина раз… потом другой… потом третий. Сказка так ее заворожила, что она замерла, забыв обо всем – даже о том, что не имеет права слушать. Стоя на коленях на коврике перед камином, она откинулась назад – щетка застыла в ее руках. А сказка все звучала, увлекая ее в таинственные гроты под водой, освещенные мягким голубоватым светом и выстланные золотистым песком. Диковинные морские цветы и водоросли колыхались вокруг – издалека доносились тихие звуки музыки и пение.

Щетка выпала из загрубевшей руки маленькой служанки.

– Эта девчонка подслушивает! – вскричала Лавиния Герберт, оглянувшись.

Маленькая служанка виновато подняла щетку и вскочила. Она схватила ящик с углем и, словно испуганный заяц, выскочила из комнаты.

Сара вспыхнула.

– Я знала, что она слушает, – сказала она. – А почему бы и нет?

Лавиния изящно покачала головой.

– Не знаю, – проговорила она, – может, твоя мама и разрешила бы тебе рассказывать сказки служанкам, но моя мне бы этого не позволила, я точно знаю!

– Моя мама! – со странным выражением повторила Сара. – Она бы, конечно, не возражала. Она знает, что сказки принадлежат всем.

– А я-то полагала, что твоя мама умерла, – опомнившись, возразила с едкостью Лавиния. – Как она может что-то знать?

– А ты считаешь, она ничего не знает? – тихо, но строго спросила Сара.

Иногда у нее бывал такой тихий, но строгий голос.

– Сарина мама все знает, – звонко подхватила Лотти. – И моя мама тоже. Здесь, в школе, моя мама – Сара. А та моя мама все знает. Улицы там сияют, и в полях растут лилии, и все их собирают. Сара мне рассказывает, когда меня спать кладет.

– Ах вот что! – набросилась Лавиния на Сару. – Ты придумываешь сказки про небо!

– В Библии еще не такие сказки есть, – возразила Сара. – Откровение Иоанна Богослова. Можешь проверить! И потом – откуда ты знаешь, что это сказки? – В голосе ее зазвучал гнев, совсем не подходящий для данного случая. – Но вот что я тебе скажу, Лавиния: ты никогда не узнаешь, сказки это или не сказки, если не станешь к людям добрее. Пошли, Лотти!

И они удалились. Выходя в холл, Сара надеялась увидеть маленькую служанку – но той нигде не было.

– Кто эта девочка, которая разжигает камин? – спросила она у Мариэтт в тот же вечер.

Ах, немудрено, что мадемуазель Сара спрашивает, защебетала Мариэтт. Эту бедняжку взяли судомойкой, – правда, она не только моет посуду, на нее всё взваливают. Она чистит ботинки и каминные решетки, таскает наверх уголь, моет полы и окна, и все, кому не лень, ею помыкают. Ей уже четырнадцать лет, но она такая малорослая, что больше двенадцати ей ни за что не дашь. Сказать по правде, Мариэтт ее жалеет. Она такая робкая, что, если с ней вдруг заговорить, у нее от страха чуть глаза из орбит не выскакивают.