Игра с огнем - Гайворонская Елена Михайловна - Страница 53

И когда она порывисто бросилась ему на шею, неловко ткнувшись влажным носиком в его щеку, он понял вдруг, что именно эти слова он хотел и должен был произнести уже давно, но, не зная зачем, ждал столько времени. Но лучше поздно, чем слишком поздно… Роман рассеянно перебирал ее жесткие волосы, с изумлением ощущая, как мучившая его последние месяцы тянущая внутренняя пустота заполняется горячей влагой, перехлестывая через края…

– Я могу отпроситься с дежурства…

– Не стоит. Я поеду домой, передохну с дороги. Ты еще не перебралась в наш дом?

– Пока нет… – замявшись, она закусила дрогнувшую губу. – Не могу… Там все еще пахнет мамой, понимаешь?

– Да…

– Мне так ее не хватает, – горячо прошептала Анна.

– Мне тоже, – тихо сказал Роман, вдруг осознав, что говорит сейчас сущую правду.

– Куда поедем? – спросил шофер.

Роман не ответил. Закрыв глаза, он вслушивался в мерный шум московских улиц, и ему казалось, что они звучат иначе – не так, как парижские, нью-йоркские, женевские или лондонские… Громче, суматошнее, пронзительнее… Он думал, о том, что никто не должен умирать в одиночестве. О том, что однажды, наверно, он переступил границу дозволенного, взяв на себя слишком много. О том, что, быть может, этого не стоило делать. И о том, что если вдруг дочь об этом узнает, вряд ли простит. А, возможно, и простит. Потому что она так не похожа ни на кого из Литичевских…

– Куда поедем?

– Домой… – Задумчиво произнес Роман. И повторил уже твердо: – Домой.

Комната была небольшой, но светлой и казалась просторной за счет минимума мебели: только необходимое: диван, стул, стол, шкаф – все без претензий. Это было неважным. Потому что, стоило распахнуть окно, как в голубоватые стены по-хозяйски врывался шум океана…

Маленький городок на побережье находился во Франции и назывался Биорритц. Мужчина, около сорока, высокий, сутуловатый, с задумчивым взглядом ярко-синих глаз, тонкими морщинками, прорезавшими высокий лоб и уголки чувственного рта, стоял у окна, наблюдая, как толстые белые чайки с тревожными криками носятся под нависшими густыми облаками, едва не задевая крыльями макушки ворчливых волн, нехотя набегавших на мокрый берег.

«Наверно, будет дождь», – подумал человек у окна и, поежившись от ветра, закрыл рамы. Он подошел к старенькому шкафу, решительно достал потертую, видавшую виды сумку и принялся сбрасывать в нее немногочисленный скарб.

– Все-таки уезжаешь? – услышал он женский голос и обернулся.

В темных глазах миловидной хозяйки, одетой с элегантной небрежностью истинной француженки в мягкий широкий джемпер, словно случайно сползший с бронзового плеча, таилась неподдельная грусть. Мужчина улыбнулся легко, радостно, чуть отстраненно, словно в этой комнате находилось только его тело, а мысли витали уже где-то далеко…

– Да, пожалуй, пора. Отправлюсь за ускользающим солнышком. Дождь и холод меня угнетают.

Он говорил с чудовищным акцентом, на ужасной смеси французского, английского и еще Бог весть какого языков, а когда их недоставало, то переходил на русский, подкрепляя свои слова энергичными жестами.

– Значит, – невесело улыбнулась француженка, – сегодня – последняя гастроль? Тебя будет здесь не хватать, Серж. Послушать, как ты играешь, приходил весь город. Словно не в ресторанчик, а на концерт… Знаешь, что люди говорят? Слушая тебя, забываешь о невзгодах, и на душе становится теплее… Ты – настоящий музыкант.

– Спасибо, Николь, – он снова улыбнулся и, наклонившись, чмокнул хорошенькую хозяйку в нежную щечку. – Духи? Зачем? Что может быть лучше запаха моря?

– Ты странный человек, Серж, – проговорила она, закусив предательски дрогнувшую губку. – Русские все такие?

– Нет, только я.

– Может, останешься?

– Прости, Николь. Но я все решил. Я слишком долго сидел на месте.

– Мне кажется, – тихо сказала Николь, – дело не в солнце, не в музыке и не в переменах… От кого ты бежишь, Серж? От себя? Однажды ночью, когда мы были близки, ты не заметил, как назвал меня другим именем… Анна…

Мужчина вздрогнул, и в его глазах обозначилась неожиданная грусть. И нежность. Но смотрел он в тот миг не на Николь, а сквозь нее. В шумящий за окном океан…

– Прости… – пробормотал он. – Я не хотел тебя обидеть.

– Кто она?

– Женщина моей жизни… – Он печально улыбнулся. – Я ее люблю.

Николь рассмеялась через силу.

– Не слишком лестное для меня признание. Впрочем, ты всегда был честен и ничего не обещал. Почему вы не вместе?

Он беспомощно взъерошил мягкие выгоревшие волосы.

– Так получилось.

– От нее ты тоже сбежал?

– Слишком много вопросов, – сказал Серж. – Извини, я хочу прогуляться по берегу перед последним выступлением. Проститься с океаном…

– Можно я пойду с тобой?

– Пожалуйста, не надо. Я хочу побыть один.

Ветер натянул влажный вечерний сумрак. Туристы давно разъехались, и побережье было пустынно. Песок холоден. Только влажные, наглые, до безобразия толстые чайки отважно шастали по сырым останкам водорослей. Человек стоял, вглядываясь в сизую даль, где небо падало в косматые волны, и весь огромный мир, что оставался за спиной, вдруг исчез, растворился в пучине времени…

Он долго метался по темному лабиринту коридоров и дверей в поисках выхода. Но никак не мог его найти, потому что за каждой дверью был точно такой же нескончаемый лабиринт. И когда он совсем отчаялся и понял, что выхода нет, появилась та женщина с ясными синими глазами и полустершимися в памяти, но такими родными чертами…

– Мама? – Беззвучно шевельнулись губы, но она поняла и с улыбкой кивнула. Его душа исполнилась ликования, он пытался ее обнять, но руки сомкнулись в легком облачке. Он озадаченно отступил, а в ее светлой улыбке появилась легкая грусть, когда, не разжимая губ, она произнесла:

– Прости меня, сынок…

– Я давно тебя простил, – ответил он так же мысленно, но она поняла и кивнула. А затем, толкнула какую-то невидимую доселе дверь, он обернулся, чтобы поблагодарить, о матери уже не было, лишь серо-голубое облачко прощально прошелестело, растворяясь во тьме тоннеля…

В глаза ударил невыносимо-яркий свет. Он зажмурился и услышал:

– Глядите, он пришел в себя! Просто чудеса…

Человек в белом, склонившийся над ним, виделся расплывчато, словно сквозь голубоватое облачко. Он сказал:

– Ну, парень, ты в рубашке родился. Теперь будешь долго жить.

Он кивнул и, застонав от острой, разрывающей затылок боли, закрыл глаза, вновь проваливаясь в спасительное забытье…

А потом пришел Посетитель. И как только тот переступил порог палаты, он сразу понял, кто это. Так они оказались похожи: отец и дочь – словно две половинки одного яблока. Как только он увидел вошедшего, память тотчас всколыхнула события того рокового вечера, и боль, отступившая было после многочисленных уколов, обожгла виски с утроенной силой, когда он, удерживаясь от крика, спросил:

– Она погибла?

– Кто?

– Аня…

– Нет, она жива, – сказал Посетитель, и боль стала медленно уходить. – Моя жена, Шура, умерла, – помолчав, добавил он. – Вы ведь ее знали?

– Да, – ответил он, прикрывая глаза. – Мне жаль… Что случилось?

– Она попала в аварию. Десять дней назад.

Некоторое время они не разговаривали. Просто смотрели друг на друга. Посетитель – пристально-изучающе, а он мог думать только о том, что Анна жива, и все остальное было не важно.

– Я считал, что вы старше, – нарушил звенящую тишину Посетитель. – Сколько вам лет?

– Тридцать девять.

– Сравнительно немного. Можно все начать сначала.

– Уже пробовал. Что-то не слишком хорошо получилось… – он поморщился. Длинные фразы давались с трудом. Снова начинала болеть голова.

– Я вам помогу. Только вы должны умереть. Для всех.

– Для Анны?

– Да. Исчезнуть. Раствориться. Мир огромен. У вас будет все для новой жизни: документы, деньги, недвижимость… В любой точке света, куда ткнете пальцем на карте… С одним-единственным условием…