Марийкино детство - Бродская Дина Леонтьевна - Страница 4

Он был очень чистоплотен и аккуратен и требовал аккуратности от всех в доме. Он сердился, когда Елена Матвеевна повсюду разыскивала свою сумочку, или у Лоры был криво завязан на голове бант, или жаркое было разложено на блюде не по правилам (мясо должно было лежать как раз посередине блюда, а гарнир вокруг).

В комнатушке у Катерины стояла круглая картонка, где, точно блины, стопкой лежали полотняные чехлы, от летних фуражек доктора. Четырнадцать белых накрахмаленных чехлов.

Доктор носил ослепительные, точно фарфоровые, воротнички, и каждую субботу парикмахер Жорж приходил мыть ему голову особым составом. Можно было подумать, что доктор не был никогда сыном кременчугской курятницы Мануйлихи. Он и не вспоминал о своём детстве, о городке, в котором вырос, о маленьком дворике, где постоянно стоял крик и кудахтанье птицы, где хлопали крылья и в воздухе медленно кружились; куриные перья.

Раз в год, на пасху, приезжала из Кременчуга мать доктора, толстая черноглазая старуха с тремя подбородками и с коричневой бородавкой на лбу. Из бородавки торчал пучок седых волос. Она привозила с собой бутылки с янтарным гусиным жиром и битую птицу. Это была болтливая старуха. Она любила говорить о себе и о своих детях, лучше которых, по её словам, никого не было на свете. Она была уверена, что второго такого врача, как её сын, нет во всём мире, и, гулко вздыхая, говорила басом:

– Я хоть и простой человек, а детям своим образование сумела дать. Дочек я не только скубти курей учила, а и ещё кой-чему. Они у меня вполне воспитанные барышни, чистёхи и умницы. Уж не говорю про Гришеньку. Всем известно, какой он доктор…

Марийка боялась доктора. Он никогда на неё не кричал, но если он входил в кухню в то время, когда девочка ела, то у неё кусок застревал в горле. Один раз она слышала, как старая Мануйлиха сказала доктору:

– Твои прислуги тебя обжирают. Держишь кухарку с ребёнком, точно какой помещик.

Поэтому за обедом Марийка всегда торопилась. Она обжигалась горячим супом и давилась неразжёванными кусками. Она боялась, что доктор войдёт в кухню и увидит, как много она ест.

– Да ешь ты толком! – кричала на неё мать. – Ведь не краденое…

Марийка начинала жевать медленнее, но она так привыкла есть второпях, что куски сами проскакивали ей в горло.

– Не ребёнок, а живоглот, – говорила Поля.

Не одна Марийка боялась доктора. Все в доме побаивались его. Даже упрямая Лора не смела при нём капризничать.

Лора часто хныкала по утрам и ни за что не хотела завтракать. Тогда заходил в детскую доктор и спокойно говорил:

– Если Лорочка любит своего папу, то она выпьет молоко.

Лора хмурилась, гримасничала, но всё-таки опускала нос в кружку.

– Кушай, Лорочка, кушай, – приговаривала Катерина.

Но стоило доктору перешагнуть порог, как Лора опять начинала фыркать и выплёвывать пенки. Набив полный рот яичницей или гренками, она мотала головой и отталкивала лбом ложку, которую протягивала ей Катерина. Будто столбняк какой-то находил на неё. Откусит большой кусок булки с маслом, но не глотает его, а сидит полчаса с раздутой щекой, уставившись в одну точку. Однажды утром Катерина чистила ей зубы и, всунув в рот зубную щётку, вытащила наружу кусок колбасы, пролежавший у Лоры за щекой целую ночь. Случалось и так: Лора заявляла, что она ни за что не станет есть, пока не позовут Марийку. Марийку звали в детскую и усаживали рядом с Лорой за маленьким столиком.

Когда Марийка сидела рядом, Лора начинала жевать быстрее.

ДОМ НА ГУБЕРНАТОРСКОЙ

Марийка сидит на корточках возле раскрытой кухонной двери и чистит ножи тёртым кирпичом. Она видит перед собой длинный двор, залитый солнцем, двухэтажные флигеля, обсаженные акациями, а в конце двора большую лужайку или «полянку», как все называют её.

На полянке колышется высокая, по пояс, густая трава, а репейник даже выше Марийкиного роста. На полянке хорошо играть в прятки или гоняться за стрекозами и красненькими божьими коровками.

В этот ранний час двор ещё пуст. Только старый дворник, Машкин дедушка, красит скамейки в зелёную краску да две няньки с младенцами сидят на соседнем крыльце.

Но вот на окнах поднимаются шторы, из подъездов выбегают ребята. Горничная вытряхивает ковры, бублишница Хана проносит на плече корзину с горячими бубликами.

Машкин дядя, недавно-приехавший из деревни, пятнадцатилетний Василько вытаскивает из подвала длинный, похожий на змею шланг и начинает поливать двор.

Высоко вверх бьёт водяная струя, шуршат по листьям и сверкают на солнце брызги. Василько нравится смотреть, как играет вода, с напором вырывающаяся из узкого, тесного шланга; то он направит струю вверх фонтаном и в воздухе запахнет сыростью и прибитой пылью, то начнёт поливать мостовую завитушками и кренделями, обливая по пути старую белую клячу, запряжённую в телегу с дровами.

Кляча покорно стоит под потоками холодной воды, только испуганно мигает белёсыми ресницами, а вокруг бегают мальчишки, хохочут и стараются попасть под водяную струю.

На чёрном крыльце появляется Лора. Она доедает кусок булки с мёдом. Катерина догоняет её, чтобы застегнуть на ней передник.

– Марийка, пойдём играть с девочками! – кричит Лора и пробегает мимо Марийки на полянку.

Там собралось уже много детей: нарядная Ляля с огромным, похожим на пропеллер бантом в волосах, Володька из 35-го номера, белокурая длинноносая Ванда Шамборская. Они играют в «короля», и Марийка слышит, как Лора говорит мальчику Маре, который живёт во втором этаже:

– Здравствуйте, король!

– Здравствуйте, милые дети, – сонно отвечает толстый Мара. – Где вы были, что вы делали?

– Были в саду, а что делали – угадай! – хором отвечают дети и начинают подпрыгивать вверх, хватая горстями воздух.

«Рвали вишни», – думает Марийка и, зажав в руке воняющий селёдкой нож, следит за игрой. Мара-король морщит лоб и надувает щёки – он никак не может отгадать.

Король соображает медленно, и все дети успевают разбежаться в разные стороны. Марийке тоже хочется поиграть в «короля». Она могла бы такое задумать, чего никто бы не разгадал, – что там дурацкие вишни! Можно придумать, будто вертишь мясорубку, жаришь картофель иди вытаскиваешь у больного занозу из пальца, или. завиваешь волосы щипцами, или едешь на велосипеде… Но Марийке надо вычистить ещё шестью ножей и восемь вилок, воняющих селёдкой. А это не так-то просто. Марийка наклоняет голову так, что волосы падают ей на глаза, и начинает изо всех сил тереть кирпичом ножи.

Она трёт и трёт, а сама то и дело поглядывает украдкой на полянку.

Из дворницкой выходит Машка с банкой в руках. Она идёт в лавочку Фельдмана за солёными огурцами. По пути она останавливается возле Марийки и несколько минут стоит молча, широко расставив ноги и прижав к груди стеклянную банку.

– Чистишь? – говорит она, наконец. – Кирпичом? А я чищу землёй… Ишь, разорались, делать им нечего! – добавляет она, кивнув на полянку.

– Подожди меня, – просит Марийка, – мне тоже надо в лавочку, за перцем.

Лавчонка старого Фельдмана помещается тут же, во дворе. Марийка и Машка входят с чёрного хода. В сенях, заваленных бочками и ящиками, жена Фельдмана, худая замученная старуха, стирает бельё. В полутёмной лавчонке пахнет селёдками, корицей и туалетным мылом. Веники, нанизанные на верёвку, висят пышной гирляндой под потолком. Перед прилавком толпятся дети из соседних домов: они покупают леденцы и переводные картинки.

Лавочник – длинный тощий старик в жилетке и чёрной шёлковой шапочке.

Он охает и кряхтит, когда ему приходится доставать с верхних полок железные банки с леденцами.

Дрожащей, сморщенной рукой лавочник вынимает из банок леденцы: туфельки, рыб и бабочек – все ядовитого розового цвета. Он разрезает ножницами листы переводных картинок, раздаёт их детям и у каждого спрашивает, сколько ему лет.

– А тебе сколько лет? – спрашивает он у Марийки, протягивая ей пакетик с перцем.