Пелагия и белый бульдог - Акунин Борис - Страница 40

– Вы смотрите, чтобы я на вас не осерчал, – тихо ответил на это Бердичевский.

Всё было устроено в точности, как во время злосчастного суаре, даже с закусками и вином (хоть, конечно, и не шампанским, потому что это уже было бы перебором). Счастливая мысль превратить унизительную полицейскую процедуру в вечер памяти Аркадия Сергеевича пришла хозяйке, Олимпиаде Савельевне, которая нынче чувствовала себя еще большей именинницей, чем накануне. То есть утром, узнав о трагедии, она, разумеется, поначалу испугалась и даже по-женски пожалела бедного Поджио, так что и поплакала, но несколько позднее, когда стало ясно, что скандальная слава суаре превзошла самые смелые ее чаяния и главные события, возможно, еще впереди, почтмейстерша совершенно избавилась от уныния и всю вторую половину дня была занята срочным обновлением черного муарового платья, занафталинившегося в шкафу со времен последних похорон.

Состав участников этого нового суаре, на сей раз не званого, а вызванного, тоже был почти тот же. По понятной причине отсутствовал Аркадий Сергеевич, неотмщенный дух которого представляли товарищ прокурора и полицмейстер. И еще, в отличие от вчерашнего, с самого начала присутствовала Наина Георгиевна, оповещенная о следственном эксперименте официальной повесткой и прибывшая точно в назначенное время, в девять часов, хотя Феликс Станиславович предполагал, что ее придется доставлять под конвоем.

Виновница несчастья (а именно за таковую ее считали большинство присутствующих), приехав, сразу затмила и отодвинула на дальний план хозяйку. Наина Георгиевна сегодня была еще прекрасней, чем всегда. Ей необычайно шло лиловое траурное платье, длинные черные перчатки подчеркивали стройность рук, а бархатные глаза лучились каким-то особенным, загадочным светом. Держалась она без малейшего смущения, а напротив, истинной царицей, ради которой и созвана вся эта тризна.

Главный подозреваемый был тих, молчалив и на себя вчерашнего совсем не похож. Полина Андреевна с удивлением отметила, что лицо его нынче, в отличие от вчерашнего дня, имеет выражение умиротворенности и даже довольства.

Зато Петр Георгиевич был весь ощетинен как еж, без конца говорил дерзости представителям власти, громогласно возмущался позорностью затеянного спектакля, а от сестры демонстративно отворачивался, показывая, что не желает иметь с ней никакого дела.

Из прочих участников обращал на себя внимание Краснов, без конца всхлипывавший и сморкавшийся в преогромный платок. В начале вечера он высказал желание прочесть оду, посвященную памяти покойника, и успел прочесть две первые строфы, прежде чем Бердичевский прервал декламацию за неуместностью. Строфы были такие:

Владимир Львович снова приехал позже всех и снова обошелся без извинений – какой там, это Лагранж рассыпался перед ним в многословных оправданиях, прося прощения за то, что отрывает занятого человека от государственных дел.

– Что ж, вы исполняете свой долг, – скучливо бросил Бубенцов, беря у секретаря папку с бумагами и пристраиваясь в кресле. – Надеюсь только, что это продлится недолго.

– «Вчерашний бо день беседовах с вами и внезапну найде на мя страшный час смертный. Вси бо исчезаем, вси умрем, царие же и князи, богатии и убозии, и все естество человеческое», – с чувством произнес Тихон Иеремеевич, и после сих скорбных слов начался собственно эксперимент.

Феликс Станиславович сразу взял быка за рога.

– Дамы и господа, прошу в салон, – сказал он и толкнул створки двери, что вела в соседнее помещение.

Совсем как давеча, гости покинули гостиную и переместились в выставочный зал. Правда, сегодня картин там не было, остались лишь сиротливые бумажные полоски с названиями безвозвратно погибших произведений.

Полицмейстер остановился возле надписи «У лукоморья».

– Надеюсь, все помнят три фотографии с изображением некоей обнаженной особы, висевшие вот здесь, здесь и здесь, – начал он и трижды ткнул пальцем на пустые обои.

Ответом ему было молчание.

– Я знаю, что лицо натурщицы ни на одном из фотографических снимков не было видно полностью, однако желал бы, чтобы вы общими усилиями попытались восстановить какие-то черты. Следствию крайне важно выяснить личность этой женщины. А может быть, кто-нибудь из присутствующих знает ее?

Полицмейстер в упор посмотрел на княжну Телианову, но та не заметила его испытующего взгляда, потому что смотрела вовсе не на говорившего, а на Бубенцова.

Тот же стоял в стороне от всех и сосредоточенно изучал какую-то бумагу.

– Хорошо-с, – зловеще протянул Лагранж. – Тогда пойдем путем медленным и неделикатным. Будем восстанавливать облик натурщицы по частям, причем тем, которые обычно скрыты под одеждой, ибо про лицо мы вряд ли узнаем многое. Все же начнем с головы. Какого цвета волосы были у той особы?

– Светлые, с золотистым отливом, – сказала предводительша. – Весьма густые и немного вьющиеся.

– Отлично, – кивнул полицмейстер. – Благодарю вас, Евгения Анатольевна. Примерно такие? – Он указал на завитки, что свисали из-под шляпки Наины Георгиевны.

– Очень возможно, – пролепетала графиня, покраснев.

– Шея? Что вы скажете про шею? – спросил Феликс Станиславович, вздохнув с видом человека, терпение которого на исходе. – Затем мы подробнейшим образом обсудим плечи, спину, бюст, живот, ноги. И прочие части фигуры, включая бедра с ягодицами, без этого никак не обойтись.

Голос Лагранжа стал угрожающим, а неловкое слово «ягодицы» он произнес нараспев, с особенным нажимом.

– Быть может, все-таки обойдемся без этого? – уже напрямую обратился он к Наине Георгиевне.

Та спокойно улыбалась, явно наслаждаясь и обращенными на нее взглядами, и всеобщим смущением. Она не проявляла и малейших признаков стыдливости, которая вчера здесь же чуть не довела ее до слез.

– Ну, предположим, установите вы про грудь и ягодицы, – пожала она плечами. – А дальше что? Станете всех жительниц губернии догола раздевать и опознание устраивать?

– Зачем же всех? – процедил Феликс Станиславович. – Только тех, кто у нас на подозрении. И опознание не понадобится, к чему нам этакий скандал? Достаточно будет сверить некоторые особые приметы. Я ведь сейчас опрос этот для формальности и последующего протоколирования произвожу, а на самом деле уже побеседовал с некоторыми из присутствующих, и мне, в частности, известно, что на правой ягодице у интересующей нас особы две заметные родинки, что пониже грудей – светлое пигментационное пятно размером с полтинник. Вы не представляете, княжна, до чего внимателен мужской глаз к подобным деталечкам.

Здесь проняло и несгибаемую Наину Георгиевну – она вспыхнула и не нашлась что сказать.

На помощь ей пришла Лисицына.

– Ах, господа, да что мы всё про одни и те же фотографии! – защебетала она, пытаясь увести разговор от неприличной темы. – Здесь ведь было столько чудесных пейзажей! Вон там, например, висела совершенно изумительная работа, я до сих пор под впечатлением. Не помните? Она называлась «Дождливое утро». Какая экспрессия, какая игра света и тени!

Матвей Бенционович взглянул на не к месту встрявшую даму с явным неудовольствием, а Лагранж, тот и вовсе грозно сдвинул брови, намереваясь призвать щебетунью к порядку, но зато Наина Георгиевна перемене предмета явно обрадовалась.

– Да уж, вот о чем следовало бы поговорить, так о той любопытной картинке! – воскликнула она, рассмеявшись – притом зло и будто бы на что-то намекая. – Я тоже вчера обратила на нее особенное внимание, хоть и не из-за экспрессии. Там, сударыня, самое примечательное было отнюдь не в игре света и тени, а в некой интереснейшей подробности…