Маленький большой человек - Бергер (Бри(е)джер) Томас - Страница 14

Наконец на другом берегу очередной реки Керолайн остановила лошадь, снова втащила меня на круп и сказала каким-то новым, смягчившимся голосом, в котором слышались даже романтические нотки:

— Быть может, Джек, мне суждено стать индейской принцессой, украшенной перьями и бусами.

До сих пор мне почти не доводилось ездить верхом, и я порядком устал от тряски, не говоря уже о том, что дрожал от страха, а грязная речная вода стекала с меня ручьями. Сидеть на широком крупе было страшно неудобно, я все время сползал назад, но всякий раз, когда пытался покрепче обхватить лошадь ногами, проклятая зверюга резко вздрагивала, стремясь высвободить свой зад из-под моего. Короче говоря, мы так и не стали с ней друзьями, а жаль, поскольку в этой бескрайней и враждебной стране дикарей мне сильно не хватало теплого участия хоть одного живого существа, относящегося ко мне с симпатией.

Нас догнал Старая Шкура, пересекший реку последним. Водная купель словно переродила его: если на том берегу, у каравана, он выглядел просто старым беспомощным дураком, то теперь держался гордо и властно. Позже я узнал, что река Плат (последняя, в которой я искупался) считалась южной границей его владений, и теперь он был у себя дома. Поравнявшись с нами, вождь жестко взглянул из-под полей цилиндра, коротко махнул рукой поверх закутанного в красное одеяло плеча, как бы говоря «Держитесь сзади!» и поскакал вперед.

Мы последовали за ним. Лошадь наша шла неохотно, то и дело дергая задом, но я уверен: она вовсе не протестовала против двойной ноши, а просто напоминала мне, что я не более чем бесплатное приложение к собственной сестре и цацкаться со мной никто не собирается.

Отправившись в обратный путь, индейцы вели себя по собственному усмотрению. Так, два воина, что приехали с вождем, перебирались через реку не там, где мы. Один переплыл ее ярдах в ста ниже по течению, держась за гриву лошади, а другой — примерно в миле выше, где она заворачивала. Последнего мы не видели около часа после переправы, и я уже злорадно предположил, что его унесло течением, когда, выехав на ровное место, мы снова встретили его: он сидел на земле рядом с мирно пасущейся лошадью и что-то мычал себе под нос. Старая Шкура проехал мимо него, наградив красноречивым взглядом. Тот молча встал, вскочил в седло и всю последующую дорогу вел себя тише воды, ниже травы.

Позднее, прожив некоторое время среди шайенов и привыкнув к их странностям, я вспомнил этот эпизод. На парня, как говорится, «нашло». Что-то обидело его: то ли выбранное им место переправы изобиловало зыбучими песками, то ли лягушка проквакала с берега нечто оскорбительное, но он настолько расстроился, что решил умереть, а потому сел на землю и затянул песню смерти. Когда-то, еще до прихода бледнолицых, индейцы гибли лишь от войн и позора. Но белый человек принес с собой кучу болезней — например, оспу, от которой вымерло целое племя мандан, — и это сразу лишило смерть по моральным соображениям всякого смысла, однако наиболее консервативные краснокожие, вроде нашего приятеля, все еще пытались возродить былую традицию.

Но у него так ничего и не вышло, потому что на следующий день я увидел его в индейском лагере, где он, глядя в маленькое зеркальце и высунув от напряжения язык, выдавливал на шее прыщ.

Путешествие стало легче, так как вождь ехал шагом и через каждые полмили останавливал маленький отряд, обращаясь к нам с речью на своем языке и делая какие-то малопонятные, но крайне выразительные знаки. Керолайн всякий раз истолковывала это как выражение восхищения ею и важно кланялась. Тогда он подолгу с досадой смотрел на нас, тяжело вздыхал и продолжал путь.

Думаю, пора вам кое-что объяснить. Нет, я сам все понял далеко не сразу, просто хочу избежать возможных заблуждений. Что же до Керолайн, то бессмысленно гадать, где кончалась ее уверенность и начиналось воображение, поскольку в ее голове эти понятия вечно переплетались.

Самое главное в том, что вождь и не думал выкупать Керолайн и меня у бледнолицых из каравана. Он всего лишь хотел принести свои извинения от имени всех шайенов за невольную бойню и, как человек честный, любящий белых людей и резонно опасающийся солдат из Ларами, привел лошадей в качестве компенсации за нанесенный ущерб и случайные убийства.

А в результате Керолайн, со своей неуемной романтической натурой и умением делать скоропалительные выводы, унаследованным от нашего па, вскочила на первую попавшуюся лошадь, прихватила с собой меня и помчалась вперед, таща за собой Старую Шкуру и двух его вояк. Вождь решил, что мы отправились с ними, дабы получить более щедрое возмещение убытков, и в своих речах к нам во время столь частых остановок пытался протестовать против подобной несправедливости, сравнивая нас с койотами, преследующими свою добычу.

Керолайн смотрела на него с любовью, но бедный индеец видел в ее глазах лишь жадность и жажду наживы. В последующие годы я очень привязался к Старой Шкуре. Ему катастрофически не везло, а этого, согласитесь, уже достаточно, чтобы проникнуться к человеку симпатией.

Как вам теперь понятно, ни одна из сторон не понимала, что происходит, и все же мы с Керолайн чувствовали себя несколько лучше старого вождя, ожидая от него лишь приюта и пропитания на обозримое будущее, тогда как он решил в конце концов, что мы демоны и дожидаемся ночи, дабы лишить его разума. Трясясь в седле, он громко молился своим богам, моля защитить его и покарать нас, особо советуя подослать гремучую змею или парочку голодных волков, но, как на беду, по дороге попадались одни зайцы, выгнанные из норок недавним пожаром в прерии. Забегая вперед, скажу, что зайцы вообще искали его общества. Я просто голову сломал, пытаясь понять, в чем дело. Казалось, будто все длинноухие в округе знали вождя в лицо, так как при виде его вставали на задние лапы и укоризненно заглядывали ему в глаза, как бы говоря: «Мы о тебе неважного мнения, старина.» Разгадка оказалась совсем простой. Старый вождь просто провонял зайчатиной, потому что долгое время из-за отсутствия иной дичи питался этими милыми зверьками, носил (в холода, разумеется) их шкурки, которыми покрывал также свой типи. Теперь он шарахался от них, искренне веря, что они в отместку называют его про себя его подлинным именем, насылая тем самым неисчислимые несчастья.