Маленький большой человек - Бергер (Бри(е)джер) Томас - Страница 12

Немка Кети хоронила Немца Руди. На ней было новое хрустящее платье, а соломенные волосы потемнели от воды. Она явно бегала к реке купаться. Не могу сказать, что в своей жизни я не видел грязных немцев. Видел. Но чистые определенно с этим перебарщивают.

Едва мы закончили, как кто-то поднял голову и отчаянно вскрикнул. Шайены возвращались. На этот раз их было всего трое: Старая Шкура и два воина, каждый из которых вел в поводу четырех неоседланных лошадей. Они не выказывали никакой враждебности, но их новое появление всех просто с ума свело: женщины разразились воплями и рыданиями. Том и Билл снова забрались под повозку. Только Керолайн не испугалась. Ее руки крепче стиснули бич, глаза сузились, скулы напряглись, а ноздри раздулись, как у лошади, почуявшей запах воды.

Воины с лошадями остановились ярдах в тридцати от нас, а Старая Шкура выехал вперед на своем коричнево-белом скакуне с нарисованными кругами вокруг глаз. Он поднял руку и ораторствовал минут пятнадцать, все время срываясь на фальцет. Его цилиндр выглядел чуть более помятым, нежели вчера, но в целом он был в неплохой форме.

Было странно наблюдать за женщинами, которые еще день назад вели себя как беспомощные жертвы, а теперь, с лопатами наперевес, двинулись на вождя, вопя: «Пшел вон отсюда, старая скотина!» Впрочем, так происходит всегда, когда женщины наконец объединяются. Если их больше одной, они не ведают страха.

— Осади назад! — внезапно рявкнула на них Керолайн, забегая вперед. — Неужели вам не ясно, что приехали они за мной? А лошади — это плата, выкуп. Ведь вчера вы заметили, не могли, черт возьми, не заметить, что меня не тронули. А почему? Да просто берегли на десерт! Так что вам придется отдать меня им, если вы не хотите, чтобы вас убили, как убили наших мужчин.

— Но Керолайн, — удивленно спросила ма, — зачем ты им понадобилась?

— Видать, затем, чтобы замучить меня до смерти самым зверским способом, — не без гордости ответила она.

Мне показалось тогда, что это несколько странный повод для гордости, но я промолчал, ведь она так напомнила мне этим моего отца!

— Ну и ладно, — ответила ей вдова Уолш. — Лично я мешать не буду.

И она ушла, уводя за собой остальных. Индейцы убили их мужчин, изнасиловали их, они остались одни в дикой прерии, путь назад был отрезан, и их мало трогало, что может произойти с одной из них, лишь бы остальным не было еще хуже.

Старая Шкура нетерпеливо ерзал в седле, стреляя по сторонам глазами, едва видевшими из-под опухших век. Когда-то он наверняка был привлекательным мужчиной, теперь же кожа его посерела, а некогда мощные мышцы превратились в жгуты. Глядя на краснокожего, сложно определить его возраст, но этот явно перешагнул порог восьмого десятка: хрящеватый нос обострился, уголки рта застыли в полуулыбке, а в глазах поселилась грусть, придавая налет меланхолии всему его облику. Никто бы не смог утверждать, что выглядит он воинственно или враждебно, скорее это можно было сказать о Керолайн.

Мужчины никогда не баловали ее своим вниманием, впрочем, мелькнул в ее жизни один фермерский сынок, да и тот больше ценил в ней умение ухаживать за лошадьми, чем чисто женские качества. Были и случайные знакомые, которые появлялись и исчезали, но это не в счет. Чтобы понять ее поведение в тот момент, нужно знать, что ее соплеменники мужского пола не видели в ней женщину и принесли ей много зла, а тут еще и единственный белый мужчина, который для нее что-то значил, то есть наш отец, дал себя убить.

Я говорю обо всем этом лишь затем, чтобы вы верно истолковали слова и поступки Керолайн. Ведь ее даже не изнасиловали, а это, согласитесь, унизительно.

— Что ж, Керолайн, — сказала наша мать, стоя перед ней в выгоревшем на солнце и застиранном до дыр платье (в котором выглядела как куколка, которых лепят на Рождество из теста), — думаю, мы отправимся назад в Ларами. Там я скажу солдатам, и они освободят тебя.

— Я на это не рассчитываю, — ответила Керолайн. — Индейцы слишком хорошо умеют заметать следы.

— Тогда, — заметила мать, — тебе следует бросать на землю пуговицы и клочки одежды, чтобы солдаты знали, куда тебя увезли.

Керолайн раздраженно откинула прядь со лба. Как мне кажется, она полагала, что мать старается приуменьшить грозящую ей опасность и тем самым умалить ее славу. И тут по какой-то дикой логике она завела речь обо мне:

— Быть может, они не станут мучить меня долго. Быть может, я им просто понравилась. Думаю, меня не убьют… А почему бы и Джеку не отправиться со мной?

«Господи, а я-то тут при чем???» — пронеслось у меня в голове, и над моими едва высохшими штанами нависла новая угроза.

К чести моей матери должен признать, что она тут же бросилась к Старой Шкуре и стала умолять его не забирать меня, поскольку я так худ и мал. Тот важно покивал в ответ, а затем сделал знак своим воинам, которые тут же привязали всех лошадей к нашей повозке, как бы в ознаменование того, что сделка состоялась.

У матери хватило ума понять всю тщету своих усилий, и она обратилась ко мне:

— Билл возьмет одну из лошадей и поскачет в Ларами за солдатами. Не думай плохо об отце, Джек. Он по-своему хотел всем добра. Взяв Керолайн и тебя, индейцы, наконец, оставят нас в покое. Они неплохие люди, Джек, иначе не привели бы нам лошадей.

Вот так все и произошло. Никто даже не спросил Керолайн, как она будет общаться с шайенами, не зная их языка. Мне даже показалось на мгновение, что наша мать хочет от нас попросту избавиться, потому что знала: солдаты никогда не придут нам на выручку, однако много лет спустя я случайно узнал, что Билл действительно умчался в Ларами… но там продал лошадь, устроился помощником торговца и не только не сообщил о нашей несчастной судьбе солдатам, но даже не вернулся в караван. Нет, намерения моей матери были самыми лучшими, но ее погубила наивность. Мой отец оказался сумасшедшим, а брат — предателем. Оставалась еще Керолайн, что не так много по сравнению со всей семьей, но… все-таки.

Мать поцеловала нас в щеку, Керолайн вскочила на одну из индейских лошадей и усадила меня сзади. Билл нехорошо ухмыльнулся. Старая Шкура тотчас взлетел в седло и гордо взглянул на замерших женщин, плотно сжав губы.