Женщины времен июльской монархии - Бретон Ги - Страница 26

Пока будущий император прогуливался по Бродвею, открывая для себя полностью поглощенный бизнесом Новый Свет, в страсбургском Дворце правосудия сообщники предстали перед судом присяжных.

Когда г-жа Гордон появилась в отсеке для обвиняемых рядом с Водреем и пятью другими заговорщиками, по залу прокатился восхищенный шепот публики. Певица выглядела очень элегантно в шляпке из белого сатина, платье из черного шелка и кружевного воротника с крупной вышивкой…

В своих ответах на вопросы председателя суда она продемонстрировала большую преданность делу принца и призналась, что утром в день восстания встретила генерала Вуароля в тот самый момент, когда тот, сбежав из собственного дома, поспешил в казарму, чтобы поднять гарнизон против заговорщиков.

— У меня самой было два пистолета, — заявила она с подкупающей простотой. — Мне хотелось всем вам размозжить голову, но потом я подумала, что вы все участвуете в заговоре, и дала вам пройти.

Маленького генерала задним числом охватила дрожь.

После двенадцати дней судебных дебатов суд всех оправдал, к величайшей радости страсбургских обывателей, которые устроили шествие в городе и банкет, на котором чествовали сообщников принца… После этого г-жа Гордон поехала в Париж, потом в Лондон, где снова встретилась с Персиньи, которому досталась нелегкая задача заменить в ее постели одновременно Луи-Наполеона, бурного полковника Водрея и еще дюжину страсбургских офицеров, которым певица регулярно позволяла попользоваться своим атласным телом…

В Нью-Йорке Луи-Наполеон с большим облегчением узнал о помиловании своих сообщников. Радость его, однако, была испорчена другой новостью. Мать сообщила ему, что разъяренный страсбургским делом король Жером отказал ему в руке принцессы Матильды. «Я бы предпочел, — писал он, — отдать свою дочь какому-нибудь крестьянину, чем человеку, столь амбициозному и честолюбивому, который способен играть судьбой бедной девочки, чуть было не доверенной ему…»

Такое решение всерьез огорчило принца, который, несмотря на все свои похождения, был влюблен в свою очаровательную кузину. В течение нескольких дней он был мрачнее тучи. А потом решил немного встряхнуться. А так как ему требовалось разом отвлечься и от своего политического провала и от несостоявшейся любви, кинулся в разгул, о котором до этого он и его окружение много говорили на американской земле.

Для начала, как рассказывает Артюр Пандари, «он навестил дома терпимости и повел себя в них, так что труженицы этих заведений приходили в ужас при каждом следующем его появлении».

Затем он стал подыскивать себе девиц прямо на панели и устраивать у себя на квартире, которую снимал в Олд Сити Отеле, очень веселые сборища. Как-то ночью одна из девиц, приглашенных на очередную вечеринку, выскользнула из комнаты и с воплями кинулась по лестнице, подняв на ноги весь отель. Выскочившим из соседних номеров постояльцам бедняжка поведала, что принц, желая развеселить гостей, попросил ее использовать ламповое стекло в не предназначенных изобретателем целях. А так как она отказалась, то эти господа разбили упомянутое стекло о ее голову…

Такого рода истории неизбежно порождали всевозможные слухи и небылицы. Доходило даже до утверждений, что в Нью-Йорке Луи-Наполеон жил на содержании у нескольких легкодоступных девиц. В 1862 году, в брошюре Эжена де Миркура, опубликованной в Женеве, слышны отзвуки этих обвинений. Послушаем его:

«Так как в Нью-Йорке его выгнали из отеля на Рид-стрит, где он все время забывал заплатить какую-то ничтожную сумму, ему пришлось поселиться у женщины, которая обслуживала клиентов у себя на дому. Он жил на содержании у этой несчастной в течение многих месяцев; сам он при ней выполнял ту же роль, что и в публичном доме, когда навещал своих любовниц. Он был одновременно и покровителем, и поставщиком клиентов, и любовником. В квартире любовницы Луи Бонапарта часто происходили скандалы и потасовки, особенно когда наступал момент расплачиваться за услуги. Будущий лондонский констебль частенько прибегал к жестоким мерам, чтобы наказать строптивых клиентов, что, в свою очередь, приводило принца к другим стычкам, теперь уже с полицией. Но однажды ночью очередная ссора окончилась намного хуже, чем обычно: несчастный парень, которого Луи Бонапарт и его любовница изрядно поколотили за то, что он не пожелал подчиниться их требованиям, посчитав их чрезмерными, пожаловался в полицию на то, что его избили и обобрали. Власти посадили племянника великого императора в тюрьму по обвинению в насилии, нанесении побоев и травм. В состоянии крайней депрессии он обратился к одному адвокату, занявшемуся позже изданием газеты „Брукли Дейли Эдветайзер“, чтобы тот взял на себя его защиту в суде. И только благодаря изворотливости своего защитника принцу удалось избежать грозившего ему осуждения и добиться помилования…

Вот что писал позже этот почтенный адвокат, когда экс-заключенный нью-йоркской тюрьмы стал императором: «В те времена (1837 год) мы не особенно верим, что этот развращенный молодой человек, бывший нашим подзащитным и все еще не заплативший нам за юридические услуги и судебные издержки, станет когда-нибудь императором французов. Тем не менее мы полагали, что осуществление его честолюбивых устремлений лишь ускорит нависший над его головой ужасный приговор» .

Однако эта нищенская жизнь, несмотря на постыдные средства, которыми пользовался Луи Бонапарт для удовлетворения своих низких страстей, не могла устраивать его долго, так как мешала обеспечению многих других потребностей натуры. В конце концов, когда он исчерпал все свои средства, его выгнали из трех публичных домов, которые он посещал; за его слишком гнусные притязания к жрицам этих злачных мест он был выставлен за дверь. Любовницу, у которой он жил, арестовали вместе с ним, но она оказалась менее удачливой, была осуждена и продолжала находиться в тюрьме; нью-йоркская полиция не спускала с него глаз и всячески мешала ему приобрести источники существования прежними постыдными способами.

Возможно, Эжен де Миркур зашел слишком далеко в своем утверждении, будто Луи-Наполеон вел в Нью-Йорке жизнь сутенера, но нельзя не признать, что этот период жизни будущего императора французов еще и сегодня остается малоизвестным…

Да и потом, как говорил Октав Мирбо, «если хочешь управлять нацией, надо владеть многими профессиями»…

В июне 1837 года Луи-Наполеон получил тревожное письмо из Арененберга. Королева Гортензия сообщала ему, что перенесла операцию, что дело ее совсем плохо и что она хотела бы его видеть.

Из Америки он отплыл 27-го числа. 23 июля он был в Лондоне, где посольство Франции отказало ему в выдаче паспорта. Он воспользовался протекцией швейцарского консула, чтобы въехать в Голландию, а оттуда в Германию. 4 августа он был у постели своей матери.

Спустя два месяца, на рассвете 5 октября, кроткая королева Гортензия, истерзанная раком, испустила последний вздох. Ей не было и пятидесяти пяти…

На следующий день г-жа Сальваж де Фавроль, душеприказчица Гортензии, пригласила Луи-Наполеона на конфиденциальный разговор.

— Я должна сделать вам важное признание.

— Говорите.

— У вас есть сводный брат…

Принц побледнел, но промолчал.

— Его зовут Огюст де Морни. Ему двадцать семь лет. Его отцом является Шарль де Флао, в свою очередь, незаконный сын г-на де Талейрана. Утверждают, что по материнской линии он происходит от Людовика XV, так как его матерью была Адель дю Бюиссон де Лонпре .

— Где он живет?

— В Париже. Он принимал участие в Алжирской кампании и покрыл себя славой в битве под Константиной. В настоящее время ведет жизнь денди, является законодателем мод, посещает королевский двор, занимается журналистикой и дает у себя балы.

— Возможно, я с ним как-нибудь встречусь.

Подойдя к окну, он облокотился на подоконник. Устремив взор на озеро Констанция, Луи-Наполеон, казалось, погрузился в свои обычные мечтания. В действительности же он обдумывал, нельзя ли как-то использовать сводного брата, это, как и он сам, дитя любви, столь неожиданно свалившееся ему на голову…