Загадочные женщины XIX века - Бретон Ги - Страница 26

Граф Генкель, который тоже ненавидел Францию, помог ей отомстить обществу, захлопнувшему передней двери.

С 1869 года Пайва регулярно отправляла Бисмарку сведения о том, что происходит во Франции и какие военные планы вынашивает Наполеон III.

Она получала их из уст журналистов и издателей газет, которых она приглашала на обед.

Послушаем одного из ее биографов. Марселя Буланже:

«Пайва принимала писателей и журналистов. И те и другие были хорошо осведомлены и не умели держать язык за зубами. Кроме того, граф Генкель, важный прусский аристократ, общался с дипломатами и представителями немецкой колонии в Париже. Он повторял те неосторожные разговоры, которые велись за столом, распространял тенденциозные мнения, умело пускал в ход клевету.

Можно ли назвать все это шпионажем? Пожалуй, дело обстояло гораздо хуже. Мы привыкли, что шпионом становится несчастное существо, лишенное средств к существованию, готовое за звонкую монету выдать военную или государственную тайну соседней стране. Само собой разумеется, что ничего похожего мы не имеем в случае с Пайвой. Она была богата и не собиралась торговать крадеными документами. Это была слишком грязная работа.

Пайва была, если можно так выразиться, шпионкой-белоручкой. Она не была напрямую связана с Берлином. Просто она сама или ее муж с завидной регулярностью передавали прусским дипломатам то, что Эмиль де Жирардэн или Арсен Гуссей говорили накануне во время обеда о настрое в обществе, об идеях, будораживших двор, о наивности некоторых генералов, о радужных перспективах новой империи. Господа дипломаты были очень заинтересованы в подобных разговорах. Советник посольства легко и непринужденно спрашивал; «А вы уверены в этом? Вы точно знаете? Вы можете назвать мне конкретные цифры?»

— Они будут в вашем распоряжении завтра, — говорил Генкель, раздраженный тем, что ему не верят на слово.

Что же касается Пайвы, то ей льстило внимание, и она готова была говорить без умолку. В одних она старалась пробудить воинственные чувства, других успокаивала. Она манипулировала доверием, вносила смуту, даже за меньшие преступления в военное время высылают из страны, бросают в тюрьму, иногда расстреливают. Но обеды у Пайвы были великолепны…»

Великолепные обеды, благодаря которым французам пришлось есть крыс…

Весной 1870 года Евгения ожила. Она обрела утраченный аппетит и былой цвет лица.

Это превращение произошло по причине скорее парадоксальной. Франко-прусские отношения не улучшились, наоборот, война стала неизбежной. Следует правильно интерпретировать это, на первый взгляд странное, настроение императрицы. Конечно, речь не идет о ее кровожадности. Для Евгении война была способом избавиться от либералов и восстановить абсолютную империю. Она рассчитывала, что в случае победы ей удастся изгнать Эмиля Оливье и его приверженцев.

— Когда кампания закончится, посмотрим, осмелятся ли они заявлять о своем мнении и ставить нам палки в колеса, — говорила она.

Прежде всего, Евгения хотела занять прежнее место в Совете. Но путь к этому лежал через войну. И взгляды императрицы устремились на восток. И именно в тот момент, когда императрица внутренне призывала самую **** катастрофу, которая поглотила трон ее мужа, во Второй империи разразился последний грандиозный скандал, поставивший точку в восемнадцатилетней истории восхитительного и гнусного распутства.

Некий моряк по имени Тимофей Ражо был столь щедро одарен природой, что составлял счастье дам из Брай-Сюр-Сен, где он брал груз — вино, и из Эльбефа, куда он его доставлял.

Каждые три месяца его судно заходило в порт Сен-Клу, к радости местных жительниц. «Каждая надеялась, — пишет Пьер Блакар, — соблазнить знаменитого моряка». Самые смелые — или же те, кого он уже почтил своим вниманием, — выбегали на берег, волнуемые тайным желанием.

Тимофей Ражо принимал их на борту судна, даже не промочив горла вином в Оберж де Бателье.

— «Через несколько минут судно раскачивалось, словно во время бури».

Естественно, слух об этом неутомимом кавалере достиг дворца в Сен-Клу, и многие придворные дамы мечтали об объятиях моряка.

Однажды июньским вечером 1870 года — Тимофей уже сутки, как прибыл в порт, — графиня де Л… и баронесса де В…. снедаемые любопытством, переодевшись в крестьянок, стали бродить вокруг Оберж де Бателье. Объект их внимания пил в компании друзей. Они рассмотрели его и ушли.

Тимофей заметил их. Он вышел из-за стола и нагнал их на тропинке, тянувшейся вдоль реки. Через десять минут графиня и баронесса, трепеща, шли по мосткам, которые должны были привести их в обитель наслаждения.

Тимофей сразу же догадался, что перед ним знатные дамы. Поэтому он позволил себе многое из того, что никогда не проделывал с крестьянками. Графиня и баронесса были в восторге. Они стали приходить каждый вечер.

Удивительные мужские качества моряка служили поводом к множеству разнообразных игр, которые я не решаюсь описать.

Как-то раз довольным дамам пришла в голову мысль поиграть с Тимофеем в парусную лодку. Эта странная идея и послужила началом произошедшего, столь неуместного, скандала.

В качестве оснастки для «мачты» они использовали нитки и украсили конструкцию треугольными флажками, вырезанными из их носовых платков.

Результат превзошел все ожидания, и мадам де В… предложила отправить Тимофея в плаванье по Сене. Ночь стояла теплая, и тот согласился. При ярком свете луны он качался на воде к полному удовольствию дам.

Внезапно он почувствовал себя плохо и пошел ко дну. Мадам де Л… и мадам де В… в панике стали звать на помощь. Какие-то люди спустились с соседнего судна. Кто-то нырнул, и, в конце концов, несчастный был вынесен на берег. Энергичные растирания привели его в чувство.

Удостоверившись, что жизнь любовника вне опасности, мадам Л… и мадам В… бросились со всех ног во дворец, радуясь тому, что их инкогнито не было раскрыто. Они не знали, что Тимофея перенесли в Оберж де Бателье, где «оснастка и паруса» произвели сенсацию. Когда он, закутанный в плед, получил полагавшуюся ему дозу теплого вина, все наперебой стали расспрашивать его о странном маскараде. И он так остроумно рассказал о приключившейся с ним истории, что хозяин трактира попросил подарить ему носовые платки на память.

Тимофей отдал ему платки. При ярком свете лампы все увидели, что на каждом из платков вышита маленькая корона.

— Так эти бойкие девицы — придворные дамы! — воскликнул хозяин трактира. — Я повешу платки на видное место.

На следующий день все зубоскалы из Сен-Клу ходили любоваться на платки, а мадам де Л… и мадам де В…. поблекшие от страха, проводили время в молитвах.

Оппозиционная пресса ухватилась за эту скандальную историю, и, возможно, подруги были бы выведены на чистую воду, но тут гораздо более важные события привлекли внимание журналистов.

2 июля испанская королева отреклась от престола, и испанское правительство послало в Германию к принцу Гогенцоллерну делегацию с целью предложить ему корону.

Наполеон III не мог вынести мысли о том, что немецкий принц будет править Испанией. Он попросил Леопольда Гогенцоллерна отказаться от трона. Бисмарк возмутился, стукнул кулаком по столу Вильгельма Прусского, и Европа содрогнулась.

Евгения улыбалась. Война, о которой она мечтала, была неизбежна.

В течение нескольких дней французский посол в Пруссии, месье Бенедетти, вел переговоры с королем Вильгельмом.

Король, далекий от происков Бисмарка, хотел все уладить. Он старался уговорить Леопольда Гогенцоллерна отказаться от престола. Но тот, по выражению Поля Камбон, «кобенился».

10 июля герцог де Грамон, министр иностранных дел, напуганный напором прессы, твердившей о войне, телеграфировал Бенедетти:

«Мы не можем больше ждать… Если король не в силах уговорить принца Гогенцоллерна отступить, что ж! Мы начнем войну и через несколько дней будем на Рейне… Вы не можете себе представить, до какой степени возбуждено общественное мнение: нас осаждают со всех сторон, и счет идет на часы…»