В кругу королев и фавориток - Бретон Ги - Страница 50

Король знал, что Австрия мечтала прибрать к рукам эти земли, надеясь стать в ряд европейских монархий, и потому энергично поддержал сторону наследников. А это означало только одно: в Шампань вошла сто десятитысячная армия, двенадцать тысяч лошадей и сто пушек.

[95]

28 апреля 1660 года передовые части армии находились в Мезьере. 29 апреля Генрих IV сообщил эрцгерцогу, что французские войска собираются вторгнуться на его территорию и встать под Брюсселем, требуя выдачи принцессы де Конде. Принимая во внимание задействованные силы, между Францией и Испанией вот-вот должна была разразиться беспрецедентная война из-за новоявленной Елены [96]…

Большинство авторов исторических трудов, как правило, уклоняются от изложения истинных причин столь грандиозной мобилизации военных сил. Эти господа из какой-то ложной стыдливости напирают на политические цели, тогда как у сердца есть свои резоны, и все объясняют разногласиями по Юлихскому делу. Вилвруа сказал однажды Пекнюсу: «Пусть только принцесса де Конде. вернется во Францию, и тогда для решения Юлихского дела достаточно будет трех-четырех тысяч человек». Это только подтверждает, «то главной целью предпринимаемых Генрихом IV действий была Шарлотта. Сен-Симон также пишет в своих „Мемуарах“, что под предлогом Клевского дела король „стремился прежде всего выступить против эрцгерцогини и похитить у нее красавицу, мысль о которой переполняла его любовью и яростью“. И, наконец, в ответ на утверждения тех, кто принимает всерьез великий „замысел“ сокрушить Австрию, изложенный Сюлли, достаточно привести такую фразу Ришелье: „По всей видимости, покончив с разногласиями по Юлихскому делу и вырвав из рук иностранцев госпожу принцессу де Конде, он бы, благодаря ей, обуздал себя и остановился на достигнутом…“

Наконец, Вильгомблен еще более категоричен: «Полагают, что вся эта пышная подготовка к войне была прежде всего обусловлена, намечена и предпринята лишь с целью похитить силой это прелестное создание оттуда, где она укрывалась по совету своего мужа, и что, не будь этой любовной царапины, король в его почтенном возрасте никогда бы не переступил границы своего королевства ради победы над соседями, и что он был решительно настроен начать именно с этого; тем не менее, дабы не быть опозоренным, он прикрывал свое намерение более благородными целями…»

БЫЛА ЛИ МАДАМ ДЕ ВЕРНЕЙ СООБЩНИЦЕЙ РАВАЛЬЯКА?

Генрих IV хотел немедленно отправиться на театр предполагавшихся военных действий. Однако королева, неодобрительно относившаяся к этой войне, затеянной лишь для того, чтобы вернуть фаворитку, неожиданно страшно испугалась. Ей показалось, что королю достанет безумия развестись с нею, отправить ее во Флоренцию и жениться на принцессе де Конде, и она потребовала своей официальной коронации до начала военных действий.

Король подумал, что это прекрасный случай заставить Шарлотту вернуться в Париж, и попросил королеву обратиться к эрцгерцогу, чтобы тот позволил молодой женщине покинуть Бельгию на несколько дней.

— Она будет украшением вашей коронации! — воскликнул он с воодушевлением, которое очень не понравилось Марии Медичи.

— За кого вы меня принимаете? — спросила она. Он не стал настаивать. Церемония коронации состоялась 13 мая в Сен-Дени. Когда королева вышла из базилики, король, которого все время не покидало мальчишески легкомысленное настроение, вскочил на окно и вылил па нее сверху стакан воды. То была его последняя шалость…

На следующий день, 14 мая, в то время как Париж был украшен по случаю предстоящего официального вступления в столицу королевы, король сел в карету и поехал к малышке Поле. По словам Тальмана де Рео, «он собирался познакомить с нею своего внебрачного сына, герцога де Вандома. Ему хотелось пробудить в молодом человеке вкус к женским прелестям, так как он заметил, что сын не интересовался женщинами…». Свернув на улицу Ферронри, королевская карета попала в затор и была вынуждена остановиться: две тяжело груженные фуры никак не могли разъехаться на узкой улочке. Внезапно, откуда ни возьмись, какой-то негодяй вскочил на заднее колесо кареты и нанес три удара ножом прямо в грудь Генриху IV.

Король воскликнул:

— Я ранен!

Герцог де Монбазон, сидевший рядом и ничего не заметивший; спросил:

— Что такое, сир?

Королю хватило сил произнести:

— Ничего, ничего…

После этого кровь хлынула горлом и он упал замертво.

Пока карета мчала в Лувр тело короля, гвардейцы схватили убийцу и потащили в отель Гонди, чтобы подвергнуть там первому допросу. Однако им не удалось заставить его заговорить. Все, что они смогли, — это записагь его имя: Франсуа Равальяк…

Простой народ, в конце концов полюбивший старого волокиту, узнав о смерти короля, был просто ошеломлен. Торговцы позакрывали свои лавки, многие люди откровенно плакали прямо на улицах.

В день похорон весь Париж высыпал на улицы. «Толпа была так велика, — пишет историк, — люди буквально убивали друг друга, желая пролезть вперед и взглянуть на траурный кортеж…»

И это только усиливало впечатление от траура…

26 мая Равальяк был казнен на глазах у разъяренной толпы. Несмотря на пытки, он не назвал ни одного имени, и можно было подумать, что у него не было сообщников. Но через несколько дней после его казни женщина по имени Жаклин д`Эскоман представила во Дворец правосудия странный манифест, в котором обвиняла маркизу де Верней как одну из участниц заговора с целью убийства короля.

«Я поступила на службу к маркизе после того, как вышла на свободу, — писала она, — и здесь я заметила, что, помимо частых визитов короля, она принимала множество других посетителей, французов с виду, но не сердцем… На Рождество 1608 года маркиза стала посещать проповеди отца Гонтье, а однажды, войдя вместе со своей служанкой в церковь Сен-Жан-анТрев, она сразу направилась к скамье, на которой сидел герцог д`Эпернон, опустилась рядом с ним, и на протяжении всей службы они что-то обсуждали шепотом, так, чтобы их никто не услышал».

Опустившись на колени позади них, м-ль д`Эскоман быстро поняла, что речь шла об убийстве короля.

«Через несколько дней после этого случая, — продолжала рассказчица, — маркиза де Верней прислала ко мне из Маркусси Равальяка со следующей запиской;

«Мадам д`Эскоман, направляю вам этого человека в сопровождении Этьена, лакея моего отца, и прошу о нем позаботиться». Я приняла Равальяка, не интересуясь, кто он такой, накормила обедом и отправила ночевать в город к некоему Ларивьеру, доверенному человеку моей хозяйки. Однажды за завтраком я спросила у Равальяка, чем он так заинтересовал маркизу; он ответил, что причина кроется в его участии в делах герцога д`Эпернона; успокоившись, я пошла за бумагами, намереваясь попросить его внести ясность в одно дело. Вернувшись, я увидела, что он исчез. Все эти странности меня удивили, и я решила войти в доверие к сообщникам, чтобы побольше узнать».

Именно тогда м-ль д`Эскоман решила предать огласке то, что ей было известно, но люди, к которым она обратилась, не захотели ей поверить.

После гибели короля Жаклин д`Эскоман отправилась к королеве Марго:

— Я знаю тех, кто приказал убить короля, — сказала она ей, — это прежде всего герцог д`Эпернон и маркиза де Верней. Я могу подтвердить это на суде [97].

В конце концов она предстала перед французским высшим судом. На заседание были приглашены герцог и маркиза. Допрос свидетельницы длился пять часов. «На следующий день, — сообщает Л`Этуаль, — королева-регентша через посланного дворянина обратилась к председателю суда с просьбой сообщить ей, что он думает об этом процессе. „Скажите королеве, — ответил этот достойный человек, — что Бог определил мне жить в этом веке для того, чтобы видеть и слышать невероятные вещи, которые, я думал, мне никогда в жизни не доведется ни увидеть, ни услышать“. А в разговоре с одним из его и моих друзей, высказавшим мнение, что эта особа (м-ль д`Эскоман) обвиняет всех разом, даже самых высокопоставленных людей в королевстве, не приводя никаких доказательств, председатель, закатив глаза и воздев руки к небу, воскликнул: „Доказательств? Но их даже слишком много… Хорошо бы, чтоб было поменьше!“