От великого Конде до Короля-солнце - Бретон Ги - Страница 55

Так завершилась эта невероятная церемония…

АРХИЕПИСКОП КАМБРЕ СТАНОВИТСЯ КАРДИНАЛОМ БЛАГОДАРЯ ЖЕНЩИНЕ

В Камбре без всякой радости встретили известие о назначении аббата Дюбуа. Зато в столице это событие отмечали с большим размахом. Послушаем, что говорит по этому поводу шевалье де Раван: «Во всех парижских борделях новость приняли с ликованием, а затем отпраздновали в соответствии с необыкновенными обычаями, принятыми в этих школах наслаждения».

Девица Фийон (знаменитая содержательница публичного дома, о которой нам уже приходилось рассказывать) отличилась и тут, позволив себе выходку, совершенно невероятную по наглости и дерзости. Шевалье де Раван описывает эту сцену, которая в наше время представляется просто немыслимой:

«Как-то утром Фнйон, одевшись самым скромным образом, отправилась к принцу в Пале-Рояль и застала его в обществе многочисленных фаворитов. Регент, узнав ее издали, сразу настроился на веселый лад и сказал:

— Взгляните, господа, это нечто новенькое: Фийон в обличье кающейся грешницы!

— Увы! Так оно и есть, Монсеньер, — отвечала эта чертовка, ибо отнюдь не была глухонемой, — всему приходит свое время.

Принц, никогда не упускавший случая посмеяться, спросил ее, с каким делом она пожаловала.

— Могу ли я, — сказал он, — чем-нибудь поддержать твой порыв к добродетели?

— Вы легко можете это сделать, Монсеньер, — отвечала бесстыдная бабенка. — Хотя мне ведомы соблазны мира, да и сама я много раз уловляла в сети невинность, пришла пора отрешиться от мирских желаний. Вот почему, желая оградить себя от них, я вознамерилась удалиться в монастырь. Вы так снисходительны к людям моего звания, что даруете им освященные церковью убежища, а потому надеюсь, что и меня облагодетельствуете своей добротой. Итак, нижайше прошу Ваше королевское высочество пожаловать мне аббатство. Никто не сможет лучше меня наставлять и воспитывать юных девиц. Это пойдет на пользу и им и мне, так что, молю, не откажите в просьбе моей.

Все присутствующие, включая принца, расхохотались. Что до меня, то я и сейчас смеюсь, когда пишу эти строки. Несомненно, это была самая остроумная и вместе с тем самая дерзкая выходка, какую можно только представить. Принц, задыхаясь от смеха, произнес:

— Клянусь Богом, всей государственной казны не хватит на содержание твоих девиц, если дать тебе аббатство.

— Что тут такого? — возразила она. — Конечно, мне далеко до некоторых аббатов, а то бы я потребовала архиепископство.

Принц был добр и любил хорошую шутку, а потому просто отослал ее, сказав, что ей следует каяться в грехах по меньшей мере год, после чего он подарит ей скит, где в услужении у нее будут две самые старые и уродливые дуэньи, каких только можно найти в Италии. Она удалилась с гордо поднятой головой и с вызывающим видом, весьма отличным от прежнего притворного смирения, и все слышали, как она довольно громко заявила, что предпочитает нынешний свой монастырь. В одно мгновение об этом происшествии узнал весь дворец, а уж из окон дворца история долетела до окраин Парижа»

Дюбуа и во всеуслышание осведомилась, отчего тот перестал заглядывать.

— Вы много потеряли, — добавила она, — мне только что привезли хорошенькую девочку, еще нетронутую.

Эти излишне вольные речи привели в смущение нового архиепископа, и он попросил переменить тему.

— Не вводите в смущение невинные души, — сказал аббат.

Фийон безудержно захохотала. «В ее присутствии он впервые изъяснялся с такой скромностью», — говорит Монже.

— Сам заткни глотку, кюре из борделя! Если ты теперь в сводниках у папы, так и слово тебе не скажи?

Надо признать, это была своеобразная манера объясняться с архиепископом. Дюбуа не нашелся что возразить и быстро прошел к себе, где слуги стали свидетелями его безумного гнева. Уверяют, что он разъярился настолько, что и говорить не мог, а лаял от бешенства, раздирая на себе сутану.

Занятное, должно быть, зрелище…

Если таким образом позволяла себе говорить с новоиспеченным прелатом проститутка, то как же обходился с ним Филипп Орлеанский?

Очень просто: он его колотил.

Вот что рассказывает об этом Монже:

«Регент, не имевший привычки уважать аббата Дюбуа, не церемонился и с архиепископом Дюбуа. Когда тот однажды совершил оплошность или чем-то не угодил Е. К. В. (Его королевскому высочеству), то получил пинок под зад. Спрятавшись за ковром, он пискнул, что его нельзя бить, потому что он священник и архиепископ; регент же ответил еще двумя пинками, говоря:

— Это тебе как священнику! А это — как архиепископу!

Правда, и сам прелат не переменился ни в речах, ни в делах своих, ибо он часто снимал с себя крест и выходил по секретной лестнице в тупичок Оперы, где его ожидал портшез и откуда он отправлялся инкогнито к своим старым знакомым».

Впрочем, аббат Дюбуа не зря поддерживал отношения с этими легкомысленными девицами, потому что при помощи одной из них вскоре добился для себя кардинальской шляпы.

Ее звали Клодина-Александрина Герен де Тансен, и было ей тридцать девять лет. Она провела бурную молодость и пускала в свою постель любого красивого юношу. В 1717 году она родила ребенка от шевалье Детуша Канона и тут же снесла новорожденного на ступеньки церкви Сен-Жан-ле-Рон [101].

Разумеется, она побывала в любовницах и у регента, хотя добилась своего весьма необычным способом, если верить Дюкло: «Гельвеций уверял меня, что мадам де Тансеи завоевала благосклонность регента, прибегнув к уловке — не скажу, законной, но во всяком случае экстравагантной. В это и поверить было бы нельзя, если не знать, на что способна эта женщина.

Она подкупила камердинера регента, и тот позволил ей пройти в гардеробную, которую принц, отправляясь спать, не мог миновать. Она разделась донага и встала на пьедестал, откуда накануне сняли небольшую статую, дабы слегка ее подправить. Принц, проходя мимо, увидел эту прекрасную дочь Евы, чьи формы и впрямь отличались совершенством, и не отказал ей в просьбе, высказанной, впрочем, с должным почтением».

Уже много лет эта пылкая особа была любовницей аббата Дюбуа. Она знала все его тайны, желания и честолюбивые устремления. Разумеется, ей было хорошо известно, что он грезит о кардинальской шляпе. Видя, как он «приводит в движение всю Европу», дабы раздобыть ее, она решила, что в видах на будущее будет разумным способствовать «этому новому славному возвышению» [102].

Как раз в это время скончался папа. Она поручила брату, аббату де Тансену, имевшему многочисленных друзей в Риме, действовать согласно инструкциям.

План был таков: аббат де Тансен сообщит кардиналу Конти, который опережал своих конкурентов, что кардинал де Роган проголосует за него, если архиепископу Камбре будет обещана кардинальская шляпа.

Все случилось так, как она предполагала: Конти дал слово.

«Однако, — говорит герцог де Ришелье, — аббат не удовлетворился одним лишь устным обязательством; он потребовал от кардинала Конти расписку, что Дюбуа станет кардиналом: тот, уступив искушению, согласился н был избран. Однако этот папа, слабый характером, но добродетельный по натуре, трепетал при мысли, что у него вырвали эту злосчастную бумагу. Вступив на трон святого Петра, он заявил аббату Тансену, что умрет от стыда, если Дюбуа станет кардиналом, поскольку и так чувствует себя виновным в грехе симонии, достигнув не самым честным образом сана великого понтифика.

Взбешенный Тансен разразился угрозами и упреками, потрясая бумагой с подписью святого отца и говоря, что Дюбуа должен стать кардиналом. Папа, заикаясь, произносил слово «совесть», а Тансен — «обещание. Спор этот длился довольно долго» [103].