От великого Конде до Короля-солнце - Бретон Ги - Страница 40

Эти галантные наставления мало что изменили, и Франсуаза с великим отвращением соглашалась на то, что некогда так правилось мадам де Монтеспан…

Впрочем, подобная ужасающая стыдливость проявлялась во всем, и король не мог скрыть досады. Однажды, когда он стал напевать песенку на стихи Кино, положенные на музыку Люлли, она произнесла, поджав губы:

— Эти куплеты проникнуты опасным сладострастием… Вам следует приказать Кино, чтобы он исправил некоторые места.

Людовик XIV пришел в сильнейшее раздражение:

— Но такие куплеты пелись всегда! Королева, моя матушка, которая была очень набожна, и королева, моя супруга, которая причащалась три раза в неделю, слушали их с таким же удовольствием, как я, и это их нисколько не шокировало.

Через некоторое время мадам де Ментенон вновь продемонстрировала свое преувеличенное благочестие. Она только что основала в Сен-Сире воспитательное заведение для девиц знатного происхождения, но без состояния, и Раснн отдал свою «Андромаху» ученицам для постановки в школьном театре. Увидев, с каким увлечением девушки декламируют прекрасные стихи, посвященные любви, мадам де Ментенон пришла в ужас и тут же, схватив листок бумаги, написала поэту:

«Наши девочки сыграли „Андромаху“, и сыграли настолько хорошо, что больше играть ее не будут, равно как и любую другую из ваших пьес».

Король в очередной раз глубоко опечалился…

Разумеется, над излишней суровостью мадам де Ментенон, — которую мадам де Севинье прозвала «вечно простуженной», — вскоре стали смеяться.

Старожилы двора жалели Людовика XIV, ибо его пылкий темперамент был им хорошо известен, а некоторые стали втихомолку поговаривать, что он «допустил в свою постель толстую и холодную гадюку»…

Но тут протестанты во всеуслышание заявили, что мадам де Ментенон гадюка не такая уж холодная, как полагают, а если говорить всю правду, то попросту похотливая…

Люди шушукались, что она взяла в любовники одного из своих камердинеров, и рассказывали по этому поводу забавные, но не слишком пристойные история. Послушаем Бюсси-Рабютена, который повествует о них с явным удовольствием:

«Однажды лакей, служивший ей для любовных упражнений, отпросился у нее на два дня в деревню, но то ли он встретился с кем-то из знакомых, то ли хотел набраться побольше сил, он задержался там дольше, чем было условлено. Его не было целую неделю, и мадам де Ментеноп, которая не привыкла к столь долгому воздержанию, написала ему послание и отправила, с ним доверенную девицу».

Однако к этой девице, продолжает Бюсси-Рабютеи, уже давно пристраивался другой воздыхатель прекрасной Франсуазы. Этим воздыхателем был не кто иной, как преподобный отец де Лашез, исповедник Людовика XIV…

Ему удалось выпросить у девицы послание, отрывок из которого мы приводим:

«Возвращайся и не оставляй меня в одиночестве при короле: я люблю тебя в десять раз больше, чем его. II если не. хочешь, чтобы я заболела или умерла, приходи в полночь прямо в мою спальню, я распоряжусь чтобы дверь не закрывали, и ты сможешь войти…»

Прочитав записочку, священник тут же придумал план, как ему занять место лакея. Если верить Бюсси, он тут же написал молодому человеку, сообщая, что отец его тяжело заболел, а сам назначил свидание в полночь фрейлине мадам де Ментенон.

Придя в назначенное время, он обнаружил поджидавшую его сообщницу. Дальнейшее пусть расскажет Бюсси своими собственными словами: «Он разделся, надел ночную рубашку и колпак, которыми пользовался лакей, после чего вошел в спальню, приблизился к постели, осторожно проскользнул под простыню и, ни слова не говоря, пошел на штурм. Хотя она уже заснула, но, почувствовав ласку, пробудилась; полагая, что к ней подвалился знакомый бычок, она сжала его в объятиях с такой страстью, что бедный отец едва не отдал Богу душу, почти задохнувшись в мощных руках своей прелестницы. Игры их были столь сладостными, что им было не до разговоров, и, возможно, так бы прошла вся ночь, но простуженный отец де Лашез вдруг не к месту раскашлялся. Мадам де Ментенон вскрикнула и хотела броситься вон из постели; но он удержал ее, принеся свои извинения…»

«В общем, — продолжает Бюсси, — они пришли к доброму согласию и развлекались до утра, а потом и в другие дни, и так будет продолжаться, пока у них хватит сил; ибо она только для короля была мулом, а для лакея мустангом и для Лашеза кобылицей…»

Подобные истории взволновали Двор, и многие спрашивали себя, «уж не таится ли под широкими юбками мадам де Ментенон огонь более жгучий, нежели тот, что предназначался для монарха». А принцесса Пфальцская, которая не могла простить королю мезальянса и в выражениях не стеснялась, напрямик заявила, что Франсуаза д'Обинье «всем шлюхам шлюха»…

Затем пронесся слух, что мадам де Ментенон играет при Людовике XIV малопочтенную роль сводни и что школа в Сен-Сире была основана только для того, чтобы поставлять молодых любовниц стареющему монарху. Обратимся вновь к писаниям Бюсси; «Страшась подступающей старости и опасаясь, что король с его долгой молодостью отвратится от нее, как от многих других, она выказала себя достаточно ловкой и предприимчивой, чтобы учредить сообщество молодых девиц в Сен-Сире, дабы иметь возможность развлекать время от времени короля и привлекать его внимание к тем, кто мог бы ему понравиться. В похвалу мадам де Ментенон можно сказать, что она никогда не принадлежала к числу докучных любовниц и ревнивых женщин, которые жаждут удовольствия только для себя. Я знаю, что многие критики именовали это заведение сералем, но они не правы, ибо некоторые девицы вышли оттуда такими же целомудренными, какими вступили. Однако мадам де Ментенон сочла, что с помощью этого заведения всегда останется распорядительницей интрижек короля, и нашла способ навечно сохранить его расположение, ибо в любовных связях он во все времена отдавал предпочтение самым доступным. Не собираясь рассказывать в деталях, что происходит в этом прекрасном доме, куда никого не допускают без разрешения; но знаю точно и из самых надежных источников, что едва король обратит внимание на какую-нибудь юную нимфу, как мадам де Ментенон берет на себя труд уговорить ее и приготовить таким манером, чтобы она должным образом ответила на честь, оказываемую ей королем».

В наше время уже не найти охотников повторять подобные клеветнические измышления; но тогда они наделали много шума и едва не поколебали репутацию мадам де Ментенон.

Именно тогда супруга короля, уязвленная до глубины души, пожелала, чтобы о браке было объявлено публично. Она стала умолять Людовика XIV сделать ее королевой Франции, дабы пресечь порочащие слухи. Монарх заколебался. Возможно, он и уступил бы, но тут вдело вмешался Лувуа, восставший против этого намерения с необыкновенной резкостью. Сен-Симон рассказывает: «У этого министра повсюду были свои шпионы; он узнал, что у короля в минуту слабости вырвали обещание раскрыть тайну и что это должно вот-вот совершиться. Он идет к королю и просит его удалить лакеев.

Рассказывали также, что она позировала обнаженной в те времена, когда была подругой Никои де Ланкло. И это не было ложью. Подобный портрет существует, и его по ею пору можно увидеть в замке Вп.чарсо.

Те, конечно, выходят, но оставляют двери открытыми, так что могут все слышать и наблюдать за свиданием в зеркала. Лувуа объясняет монарху причину своего прихода, напоминает, что тот обещал ему самому ни под каким предлогом не раскрывать тайну своего брака. Он с горячностью уверяет, что это навлечет великий позор и приведет к самым неприятным осложнениям. Людовик XIV не смеет ему возразить и пытается прибегнуть к хитрости: начинает расхаживать по комнате, чтобы, улучив момент, выскочить за дверь и избавиться от докучливого министра. Лувуа преграждает ему путь, падает на колени и, протянув маленькую шпагу, которую всегда носил на боку, эфесом вперед, произносит:

— Убейте меня, чтобы я не был свидетелем гнусности, которая обесчестит вас в глазах всей Европы.