От Анны де Боже до Мари Туше - Бретон Ги - Страница 72

Бракосочетание состоялось 15 февраля 1575 года в кафедральном соборе в Реймсе, где Генрих III был коронован за два дня до этого.

Во время церемонии венчания, которое навсегда связывало его с белокурой красавицей из Лотарингского дома, молодой суверен удивил всех странными вопросами. Здесь что, свадьба? Здесь что, танцульки? Не для развлечения ли его фаворитов устроен весь этот спектакль? Над этим можно было сколько угодно ломать голову. А между тем накануне король был занят тем, что сам шил платье для своей невесты, и за два часа до свадебной мессы именно он взялся завивать локоны Луизы с помощью раскаленных щипцов…

Производя впечатление человека, совершенно не сознающего, что вокруг происходит, он в течение всей мессы странно улыбался, точно «актер в каком-нибудь фарсе»… Через два дня после свадьбы он позволил себе в отношении жены шутку, которая всех возмутила: желая выдать замуж свою экс-фаворитку Рене де Рие, он предложил ее руку Франциску Люксембургскому, который некогда ухаживал за Луизой, и сказал ему:

— Мой кузен, я женился на вашей любовнице; мне хотелось бы, чтобы в обмен на это вы женились на моей.

Несколько озадаченный, Франциск Люксембургский попросил дать ему подумать, но Генрих III так настаивал, что несчастный, перепугавшись, поторопился скрыться в своих владениях.

Все говорило о том, что брак короля был просто маскировкой. Воспоминания о Марии Клевской вызывали у него неприязнь ко всем женщинам, и потому «половая жизнь перестала его интересовать». Теперь он подчеркнуто искал себе иных развлечений.

Вот тогда-то фавориты, которыми он так любил себя окружать, и заняли в его жизни небывало значительное место.

* * *

Все, как один, красавцы, капризные, возбудимые, неглупые, но поверхностные, злые, они кичились своей постыдной роскошью, наряжались, подобно молодым женщинам, и расхаживали по улицам, демонстративно вихляя задом, чем вызывали отвращение у добропорядочных граждан, которым никогда и в голову не могло прийти, что мужчина может похваляться именно этой частью тела.

— Нет, вы только посмотрите на них, на этих милашек, — восклицал простой народ с презрением.

Это прозвище так за ними и осталось.

Мне известны несколько современных защитников Генриха III, которые пытаются всех нас убедить, что в данном случае речь идет просто о слугах, исключительно преданных королю. И тут, я думаю, достаточно процитировать отрывок из записей современника тех событий, Пьера де л'Этуаля, чтобы доказать, что эти защитники или слишком простодушны, или злоупотребляют нашей доверчивостью.

«Это прозвище, „милашка“, говорит мемуарист, именно тогда появилось на устах простолюдинов, у которых вся эта компания вызывала отвращение как своим легкомысленным и спесивым поведением, так и пристрастием раскрашивать себя и наряжаться, подобно бесстыдным женщинам, а пуще всего за те огромные дары и щедроты, которыми их осыпал король и которые, как догадывался народ, были причиной его разорения.

Эти очаровательные милашки носили довольно длинные волосы, которые они постоянно завивали с помощью разных приспособлений. Из-под бархатных шапочек завитые локоны ниспадали на плечи, как это делают обычно шлюхи в борделе. Им также нравились полотняные «рубашки с сильно накрахмаленными гофрированными, шириной в полфута, воротниками, из которых выглядывавшая голова казалась лежащей на блюде головой Иоанна Крестителя. И вся остальная их одежда была в том же духе. Занимались они в основном тем, что играли, богохульствовали, резвились, танцевали, кувыркались, спорили, распутничали и всей компанией неотступно следовали за королем, куда бы он ни направлялся. Что бы они ни делали и ни говорили, было рассчитано исключительно на то, чтобы понравиться королю; не помышляя ни о Боге, ни о добродетели, они довольствовались лишь возможностью оставаться в милости у своего господина, которого боялись и почитали больше Бога».

И ничего удивительного, что очень скоро все эти напудренные, женоподобные, болтливые молодые люди стали оказывать сильное воздействие на явно свихнувшегося короля.

Сначала они уговорили Генриха Ш выработать некий комплекс шутовских ритуалов, превращавших обычный день в нечто вроде комедии-балета, где у каждого была своя строго определенная роль.

Они, например, разыгрывали сцену «жизнь во дворце у великого монарха», подобно тому, как маленькие девочки играют в «даму, пришедшую в гости», соблюдая свои, ребяческие, правила игры.

Было решено, что утреннее вставание короля, отход ко сну, трапезы, одевание и туалет, прогулки должны сопровождаться сложным церемониалом, «позаимствованным, по словам Леньяна, из традиций Восточно-Римской империи, продолжавших позже существовать при дворах итальянских князьков, и представлявшим целую программу издевательски торжественных обрядов», о которых ни один король Франции ни до, ни после не имел понятия.

Все это, конечно, служило лишь предлогом для двусмысленного шутовства. Обращаясь с королем, как с куртизанкой, они являлись в покои короля с ужимками и прыжками, чтобы надеть на него чулки, рубашку, поправить камзол, смазать перед сном лицо его кремом, надеть ему на руки перчатки, смазанные миндальным маслом, смягчающим кожу, нарумянить лицо, подрисовать карандашом брови, зашнуровать панталоны…

Вот из таких извращенных забав и родился придворный Этикет…

После того как король был наконец одет, накрашен, напудрен, увешан драгоценностями и перстнями, милашки принимались восклицать:

— О, Ваше Величество, как вы красивы!

Для того чтобы иметь возможность продолжать эту гнусную игру, Генрих III взял себе титул, позволявший обращаться к нему как к женщине. Теперь ему говорили: «Ее Величество восхитительна», «Ее Величество так нежна», «Ее Величество — плутишка»…

Это обращение, некогда принятое при дворе последних римских императоров, вызывало насмешки у простых людей.

А король тем временем подумывал, что надо бы и ему найти способ обращаться к милашкам в женском роде:

— Какая вы милая, какая обаятельная…

Вот тогда его эфебы и взяли себе титулы «Ее Светлость», «Ее Превосходительство».

Все эти молодые люди образовали очень закрытый круг, проникнуть в который было совершенно невозможно по собственной инициативе. Любые интриги с этой целью оказывались безрезультатными, а родственные связи — бесполезными: выбор принадлежал только королю. Иной раз какой-нибудь сеньор, паж, гвардеец, проходя мимо короля, производил на него столь неотразимое впечатление, что тот подзывал своих милашек с крепкими мускулами, которые немедленно устремлялись на добычу и приволакивали ее к королю. Иногда с той же целью прибегали к особой хитрости. Об одной такой истории рассказал Агриппа д'Обинье. Она касалась знакомого ему молодого человека, который стал милашкой (любовником) короля: «Этот несчастный парень питал отвращение к этому мерзостному занятию и первый раз был принужден к нему неожиданным образом. Король попросил его достать из сундука книгу, а Великий Приор и Камилл <Прозвища двух милашек: Антуана де Силли, графа де Рошпо, и шевалье Сальвати.>, когда он наклонился за книгой, опустили ему крышку на поясницу и не выпускали; называлось это у них „схватить зайца за шиворот“. Так и получилось, что молодой человек был силой принужден к этому делу…».

Не будучи оригиналом, король не шел в своей похоти дальше увлечения мальчиками благородного происхождения. Но ему случалось млеть и при виде рабочего, приглашенного во дворец что-нибудь починить. Был, например, случай, когда, обойщик произвел на него сильное впечатление. «Видя, как он, стоя высоко на двух лестницах, прочищал подсвечники в зале, — пишет д'Обинье, — король так влюбился, что стал плакать…» <А. д'Обинье. Исповедь католика господина де Санси.>

* * *

Почитатели великих людей всегда глупы, потому что стараются подражать им «в самом плохом». Неудивительно, что вскоре в Париже появилось много напудренных и накрашенных молодых снобов, которые, подражая, точно мартышки, королю, старались быть кокетливыми, жеманными, ветреными.