Наполеон и Мария-Луиза - Бретон Ги - Страница 43

В этот момент мадемуазель Жорж пришла в себя. Она обвела ошеломленным взглядом комнату, где посреди неописуемого разгрома распростерлись полуживые Жанен и Арель.

Решив, что весь этот разгром учинила она, актриса прошептала:

— Как же я могла все это сделать?

Затем она вспомнила о том, из-за чего с ней случился обморок, и разразилась рыданиями.

Жанен и Арель, все в синяках, помогли ей подняться с пола и отвели в спальню…»

Три дня мадемуазель Жорж не покидала своей комнаты. Она перечитывала письма Наполеона, рассматривала подаренные им портреты, с нежностью перебирала полученные от него подарки и не обращала ни малейшего внимания на безумные прыжки, совершаемые в соседних комнатах Арелем, Жаненом и свиньей…»

— Знаете, дорогой мой, я так сильно люблю свинью, что даже сплю с ней…

— Представьте себе, — ответил ему Дюма, — я только что повстречал вашу свинью, и она сказала мне в точности то же самое.

— Я думаю, — добавляет при этом Дюма, — что это была единственная острота, на которую Арель не нашелся что ответить.]

Когда мадемуазель Жорж вышла из комнаты, в глазах ее светилась печаль. Выражение это никогда уже не сходило с лица ее. Для актрисы начинался долгий траур. И за все 46 лет , что ей еще суждено было прожить, нежная Жоржина не могла произнести имени императора без слез…

Ну а Полина Фуре, которая была великой любовью Наполеона в Египте? Испытывала ли она то же горе, что мадемуазель Жорж?

Она всегда упорно отрицала это, однако в жизни прекрасной уроженки Бель-Иля было одно таинственное обстоятельство, объяснения которому историки не нашли до сих пор.

В 1821 году бойкая Полина занималась необычным для женщины ремеслом: торговала ценными породами дерева. В этом качестве она время от времени совершала поездки в Бразилию, чтобы закупить там палисандровое дерево или акажу. Не была ли эта торговля лишь прикрытием? Кое-кто уже задавался этим вопросом. Герцогиня д'Абрантес, например, в своих «Мемуарах» утверждает, что Полина ездила в Южную Америку, пытаясь организовать побег императора.

Слух об этом вскоре разошелся по салонам Сен-Жерменского предместья, и бедняжке пришлось долго объясняться с полицией Людовика XVIII, которая заподозрила ее в организации заговора против режима.

Перепуганная Полина, бывшая «Богоматерь Востока», как ее называли, тотчас же написала письмо, предназначенное для опубликования, где утверждала, что раз Наполеон предательски оставил ее после 18 брюмера, то невозможно и вообразить, будто она когда-либо думала об устройстве его побега со Святой Елены…

Кто говорил правду? Несомненно, мы никогда не узнаем об этом.

Но если герцогиня д'Абрантес права и Полина действительно замышляла заговор против Людовика XVIII, то можно предположить, что она сочла благоразумным 12 июля 1821 года не выказывать своего горя публично…

А как отреагировала на смерть Наполеона Дезире Клари, первая невеста Бонапарта, та, которая так способствовала успеху 18 брюмера и познала самую невероятную из судеб?

В 1818 году ее муж Бернадот занял трон Карла XIII, и она стала королевой Швеции. Однако она продолжала жить в Париже, и злые языки много болтали по этому поводу. Поговаривали, что она влюбилась в герцога де Ришелье, министра Людовика XVIII.

Посмотрим, что пишет на этот счет герцогиня д'Абрантес, известная сплетница того времени:

«Королева воспылала сильной страстью к герцогу де Ришелье. Говорят, что она часто имела с ним дела, связанные с Бонапартом, и часто в течение 1816 года, когда герцог был президентом Совета, совершала к нему приватные визиты. С тех пор она все время искала случая, чтобы с ним встретиться. Но она знала, что герцог вовсе не намеревается вступить с ней в связь, и, робкая по натуре, не осмеливалась с ним заговорить. Взгляд ее черных глаз преследовал герцога со странной настойчивостью. Герцог чувствовал себя как бы во власти этого взгляда, это стесняло его, и он, покинув общество, удалялся. Все то время, что герцог оставался в зале, она пребывала в состоянии, схожем с экстазом, не в силах поддерживать беседу. После его ухода она продолжала беседовать как ни в чем не бывало.

Ришелье был весьма озабочен таким странным обожанием, похожим скорее на религиозный культ. Королева Швеции преследовала герцога даже в его поездках и прогулках, постоянно пытаясь найти какой-нибудь повод завязать разговор. Она, например, поехала на воды в Спа в то же время, что и он, и распорядилась ставить каждое утро в его гостиную корзину цветов. В другой раз, зная, что герцог находится у г-на Моле в Шамплатрё, она отправилась туда в почтовой карете, сняла комнаты в гостинице соседней деревни и прогуливалась в парке поблизости от замка. Все смеялись над этим, исключая бедного герцога, который отнесся к ее поступку с раздражением и досадой».

Вплоть до 1820 года Дезире преследовала герцога так неотступно, что бедняга называл ее «моей безумной королевой».

Была ли она на самом деле влюблена в герцога?

Некоторые отрицали это, давая совершенно другое объяснение ее постоянному присутствию подле Ришелье.

Приведем мнение графини д'Армайе:

«Стараясь найти пути сближения с герцогом де Ришелье, который был связан узами благодарности с императором Александром, монархом, публично признававшимся в симпатии к императору Наполеону, Дезире думала лишь о содействии интересам мужа, интересам своей сестры Жюли, условия ссылки которой — впрочем, не слишком суровые — должны были вскоре измениться к лучшему. Была ли она и вправду ослеплена герцогом, молодым еще человеком приятной наружности и изящным, как принято было считать в насмешливо-злобном свете? Нет, она действовала, движимая совершенно иными побуждениями… Она хотела добиться смягчения положения узника Святой Елены, добиться того, чтобы оно стало менее тяжким, менее ужасным. Эта надежда направляла ее поступки и наполняла сердце, особенно с тех пор, как, став королевой, она сочла, что уже приобрела положение в европейском обществе, сравнимое с тем, какое занимал в нем такой государственный муж, каким был Ришелье»

МАДАМ ДЮ КАЙЛА ПРИБРАЛА ФРАНЦИЮ К РУКАМ

Убийство герцога Беррийского лишило Бурбонов прямого наследника. Следовательно, ни Людовик XVIII, ни граф д'Артуа не имели более возможности продолжить свою династию. Все взгляды обратились, таким образом, на животик герцогини Беррийской, которую ее супруг оставил «в ожидании счастливого события».

Итак, в то время как легитимисты воссылали страсгные молитвы о рождении мальчика, орлеанисты, республиканцы и бонапартисты не менее страстно желали рождения, естественно, девочки:

— Необходимо быть начеку, — говорили они. — Нас могут легко ввести в заблуждение, подменив ребенка при рождении. Потребуем присутствия свидетелей.

Король дал свое согласие на эту формальность, которая вскоре явилась причиной невероятной сцены. В 2 часа утра 28 сентября у герцогини внезапно начались роды, хотя их наступления ожидали не ранее, чем через несколько дней. Это событие вызвало необычайное смятение. Сначала послали за доктором Денё. Бедняга прибыл в парике, надетом набекрень, и никак не мог окончательно проснуться.

— Это мальчик, — прокричала ему Мария-Каролина. — Но не делайте пока ничего! Я хочу, чтобы все увидели моего сына, пока еще он связан со мною узами природы. Оставьте его лежать на простынях рядом со мной, как он и лежит, и скорее пригласите свидетелей.

Мадам де Гонто, ее компаньонка, втолкнула в комнату одного из лакеев.

— Вот вам свидетель!

Герцогиня отрицательно покачала головой:

— Этот лакей не может быть свидетелем, — сказала она, — потому что он служит в моем доме. Скорее же! Бегите за другими свидетелями!

Фрейлины бросились к дверям и вскоре возвратились, приведя с собою некоего бакалейщика по имени Лэне, который стоял в карауле, младшего лейтенанта и сержанта гренадеров. Трое мужчин оцепенели при виде представшего их глазам совершенно необычного зрелища — молодой роженицы и младенца — и не осмеливались переступить порога комнаты.