Наполеон и Мария-Луиза - Бретон Ги - Страница 33

— На войну. Злые люди, завоевавшие родину твоей мамы, теперь хотят захватить мою страну. Я посажу тебя перед собой на седло, как в прошлом году. И ты будешь зорко следить и если заметишь приближающегося врага…

— Паф! — воскликнул Александр и стукнул императора пальцем по голове.

— Великолепно! — сказал Наполеон, нимало не смущенный этим, и, обернувшись к Марии, добавил: — Такой же бравый, крепкий, решительный и находчивый, как тот, другой… Я склоняюсь к тому, чтобы взять его с собой.

У Марии от неожиданности даже закружилась голова. Она представила себе: Наполеон возвращается на Эльбу, и она едет с ним. Он назначает ее придворной дамой Полины, чтобы все время быть с ней рядом. И, как знать, может, он женится на ней… Окрыленная дерзкой надеждой, Мария взглянула на императора и поняла, что он имеет в виду только ребенка.

— Неужели вы мне откажете в этом? — спросил он. — Тогда берегитесь: я заберу его силой.

— Вы не сделаете этого!

— Хорошо! Но знайте, поступая так, вы действуете не в его интересах. — И, нагнувшись к сыну, сказал: — Ты поедешь со мной в другой раз. Сейчас мама не хочет этого. А маму надо слушаться».

Наполеон проводил их до дверей, и глаза его наполнились слезами. Он понял, что теряет второго сына.

БЕЛИНА ХОЧЕТ СЛЕДОВАТЬ ЗА НАПОЛЕОНОМ В ИЗГНАНИЕ

22 июня 1815 года на Наполеона обрушились две большие неприятности.

В четыре часа пополудни он был вынужден вторично подписать акт отречения в пользу сына — Наполеона II. На этом настаивали обе палаты, видя в лице императора единственное препятствие для заключения мира. А в шесть вечера какие-то субъекты, пользуясь суматохой, царившей в ту пору в Елисейском дворце, украли у него табакерку.

Эти события весьма его огорчили и повергли в такую тоску, что развеять ее не могли ни визит Бенжамена Констана, ни улыбка Гортензии, ни толпы народа, кричавшие под окнами дворца: «Да здравствует император!»

25 июня он выехал из Елисейского дворца в Мальмезон.

Прежде чем навсегда удалиться в изгнание, он инстинктивно стремился туда, где по-настоящему был счастлив, где в прежние времена резвился, бегал взапуски с придворными дамами. Здесь во всем ощущалось незримое присутствие Жозефины…

Вечером грустный, задумчивый, он прошел с Гортензией по парку. За решетчатыми воротами варка толпился народ. Люди шли за ним из Парижа и, завидев его, закричали:

— Да здравствует император! К оружию! Не нужно отречения! Не уезжайте? Долой изменников! Долой Бурбонов!

Вдруг кто-то из толпы выкрикнул:

— Да здравствует Дядюшка Фиалка!

— Почему меня так называют? — удивился император.

— Когда вы жили на Эльбе, — пояснила Гортензия, — солдаты старой гвардии говорили между собой: «Он вернется, когда расцветут фиалки». И это прозвище прижилось.

Наполеон улыбнулся:

— Так вот отчего все встреченные на пути от Гренобля до Парижа женщины бросали мне букетики фиалок. — И продолжал мечтательным тоном:

— Что за восхитительная страна — Франция! Как бы мне хотелось пожертвовать собой ради ее счастья… Если бы я победил в этой последней, решающей битве и если бы мне удалось вернуть в Париж императрицу и сына, я бы никогда больше не стал воевать. Я бы управлял государством и возделывал сад. Мне всегда нравилась работа садовника. В Порто-Феррайо я вскапывал грядки, сгребал граблями листья, сажал рассаду… Государство, в котором все счастливы и цветет прекрасный сад! Вот тогда народ по праву смог бы называть меня «Дядюшка Фиалка».

Высказав эти миролюбивые, но — надо признать — слегка запоздалые мысли, он пошел заниматься любовью с одной из чтиц королевы Голландии.

На следующее утро император послал Бекера в возглавляемую Фуше Государственную комиссию за разрешением на выезд в Рошфор, откуда он хотел отплыть в Америку.

В ожидании ответа они с Гортензией сидели на любимой скамейке и предавались сладостным воспоминаниям о минувших днях, о прошедшей жизни…

— Бедная Жозефина, — говорил Наполеон, — я никак не могу свыкнуться с мыслью, что ее здесь нет. Мне все время кажется: вот-вот она появится в аллее парка и сорвет одну из тех дивных роз, которые она так любила.

Гортензия заплакала. Он взял ее руку и продолжал:

— Я думаю, сейчас она была бы со мной счастлива. Мы с ней ссорились только но одному поводу — у нее всегда были долги, и я за это на нее сердился. Жозефина была То кой, какой должна быть женщина: непостоянной, пылкой, и душа у нее была прекрасная… Закажите для меня другой ее портрет. Я хотел бы, чтобы он был в виде медальона.

Бекер вернулся вечером. Правительство разрешало Наполеону выехать на берег Атлантического океана, в Рошфор, но при этом ему запрещалось отплывать куда-либо впредь до особого распоряжения. Таким образом Фуше хотел убить двух зайцев: удалить экс-императора из Парижа и задержать его, как пленника, в Рошфоре.

Наполеон почувствовал, что это ловушка.

— В таком случае я никуда не поеду, — сказал он и вышел к мадам Дюшатель. Вся в слезах, она нанесла ему прощальный визит в подтверждение своей привязанности. Растроганный император увлек ее в отдаленную комнату и щедро вознаградил за верность.

2 июня, когда армии Англии и Пруссии находились на подступах к Парижу, к Наполеону явился барон Меневаль и привел с собой маленького Леона — сына Наполеона, которого родила в 1806 году Элеонора Денюэль де Л а Плепь.

Вот как Гортензия описывает эту сцену:

«В полдень император послал за мной. Он был в своем любимом уголке сада; с ним были незнакомый мужчина и маленький мальчик, восьми или десяти лет на вид. Отведя меня в сторону, император сказал:

— Гортензия, взгляните на этого ребенка: на кого он похож?

— Это ваш сын, сир, он вылитый римский король.

— Вы так считаете? Ну, значит, так оно и есть. Я не подозревал, что у меня чувствительное сердце, но его вид меня растрогал. Позвольте, но откуда вам известно о его существовании?

— Сир, об этом гласила молва, а его сходство с римским королем подтверждает, что это правда.

— Признаться, я долго сомневался в том, что это мой сын. Тем не менее я поместил его в один из лучших парижских пансионов. Человек, которому я поручил следить за ним, осведомляется в письме, как я намерен распорядиться дальнейшей судьбой мальчика. Мне захотелось увидеть его, и так же, как вас, его сходство с своим сыном меня поразило.

— Что вы собираетесь предпринять? Сир, я с радостью взяла бы на себя заботу о ребенке, но не кажется ли вам, что это даст повод для сплетен обо мне?

— Да, вы правы. Мне было бы приятно знать, что именно вы занимаетесь его воспитанием, но боюсь, как бы не стали говорить, что это ваш сын. Когда я обоснуюсь в Америке, я заберу мальчика к себе.

С этими словами он подошел к стоявшему поодаль господину. А я приблизилась к ребенку, хорошенькому, как ангелочек, и спросила, доволен ли он жизнью в пансионе и во что любит больше всего играть. Он ответил, что в последнее время они с товарищами играют в войну, разделившись на две враждующие партии: «бонапартистов» и «бурбонистов». Я поинтересовалась, на чьей стороне сражается он сам.

— На стороне короля, — сказал мальчик.

А когда я спросила, на чем основан его выбор, он простодушно ответил:

— Потому что король мне, нравится, а император нет.

Я поняла, что ему неизвестны обстоятельства его рождения и он не подозревает, с кем только что разговаривал. Ответ мальчика поразил меня, и я стала допытываться, в чем причина его нелюбви к императору.

— Никакой другой причины нет, — повторял он, — кроме той, что я сторонник короля.

Вскоре вернулся император и, отослав опекуна с ребенком, пошел завтракать. Я последовала за ним. Во время завтрака он то и дело повторял:

— Мальчик растрогал меня — он так похож на римского короля! Я не предполагал, что он произведет на меня такое сильное впечатление. Значит, вас действительно поразило его сходство со мной и моим сыном?