Когда любовь была «санкюлотом» - Бретон Ги - Страница 47

Молодожены поселились в доме № 19 по улице Анжу, у Фреев, которые положили им 4000 ливров в год «на булавки».

Решив свои денежные проблемы, Шабо проводил все время в постели с Леопольдиной, а она, как маленькая хитрая девочка, постепенно приоткрывала ему глубины своего темперамента. Именно в этот момент друг братьев Фрей, депутат Конвента Делоне, получил от барона де Батца приказ действовать. Однажды вечером он небрежным тоном попросил Шабо быть посредником между ним и Фабром д'Эглантином и одолжить ему сто тысяч франков на весьма любопытную комбинацию.

— Кстати, вы тоже получите сто тысяч, — добавил он.

Шабо согласился купить Фабра.

Первый скандал времен республиканского правления готов был разразиться…

План барона де Батца был очень прост: Делоне должен был с трибуны Конвента атаковать «Индийскую компанию», воссозданную в 1785 году Калонном и продолжавшую, несмотря ни на что, выплачивать своим акционерам вполне приличные дивиденды.

— В заключение своего выступления, — сказал барон Делоне, — вы потребуете ликвидации компании. Фабр, Шабо и Базир санкционируют это, акции немедленно упадут в цене, и вы начнете скупать их…

Следующим шагом Фабра должна была стать отмена декрета, распускавшего «Индийскую компанию», после чего акции немедленно взлетели бы вверх…

План совершенно удался: бывший артист, все больше тративший на женщин, без колебаний принял предложение Шабо.

Барон де Батц потирал руки — теперь он сможет натравить революционеров друг на друга. Как я уже говорил, его замыслы были необычайно смелы и отличались дьявольским макиавеллизмом.

Послушаем, что пишет по этому поводу Ленотр: «Остановить смуту, терзавшую Францию, барон, конечно не мог, поэтому он решил усилить ее, тем самым приблизив конец. Ему казалось, что, посеяв недоверие между партиями, борющимися за власть, можно заставить их обратить против самих себя разрушительную ярость. Они считали себя неподкупными, но их легко будет развратить и запятнать. В их арсенале гильотина и тюрьма; нужно заставить революционеров обратить это оружие против друзей, а не против врагов. Одним словом, необходимо погрузить Конвент в такую клоаку грязи и крови, чтобы народ наконец — в ужасе и отвращении — сам потребовал реставрации монархии» [99].

Как только Фабр и его сообщники положили деньги в карман, барон де Батц приказал еще одному подкупленному им члену Конвента выдать их.

Разразился невероятный скандал. Многие депутаты, замешанные в сомнительных делах, немедленно набросились на Шабо и его друзей, надеясь доказать таким образом собственную порядочность. За несколько дней Конвент превратился в змеиное гнездо, где каждый яростно разоблачал соседа… Барон де Батц добился своего…

Понимая, в какое опасное положение он попал, Фабр д'Эглантин решил доказать свой «патриотизм» и отвлечь внимание от собственной персоны: он возглавил компанию по де христианизации страны и создал республиканский календарь.

Этот календарь называют очень поэтичным, забывая зачастую добавить, что о нем было и нечто гротескное. Общеизвестно, что в «республиканском» году было двенадцать месяцев по тридцать дней в каждом. Таким образом, оставалось пять лишних дней в обычном году и шесть — в високосном. Что было делать с этими дням», нарушавшими строгий уравнительный распорядок? И отнесли на конец года, ласково обозвав «санкюлоточками»…

Насмешникам Фабр вполне серьезно объявил: «Мы посчитали возможным и справедливым увековечить этим новым словом явление, лежащее в его основе. Кстати, проведенное нами любопытное исследование позволило доказать, что аристократы, желавшие унизить нас, называя „санкюлотами“, не сами придумали этот термин».

И он совершенно серьезно изложил следующую невероятную версию: «Со времен ранней античности наши предки галлы называли себя этим словом. Из историй мы знаем, что часть Галлии, которую позже стали называть Лионской, считалась „одетой“ Галлией, а вся остальная часть страны до берегов Рейна была „бесштанной“, то есть „санкюлотной“…

Этих псевдоисторических фантазий оказалось недостаточно, чтобы обелить Фабра и Шабо, поэтому они решили ошеломить коллег-депутатов фейерверком гражданских праздников. Продолжая кампанию против католицизма, они добились, чтобы собор Парижской богоматери перестал быть храмом и назывался Святилищем разума [100].

Освящение нового культа состоялось 20 брюмера (10 ноября) 1793 года.

В нефе собора был сооружен маленький-храм «простой и величественной архитектуры», как говорили устроители церемонии.

На фасаде была надпись: «Философии посвящается». У входа взамен «старых идолов» поставили бюсты Жан-Жака Руссо, Вольтера, Гельвеция и некоторых других философов. Алтарь располагался на горе, чем-то напоминавшей Иерусалимскую. Над скалой сиял «светильник разума».

Кортеж появился к десяти часам. Процессию возглавляли депутаты, а между двумя рядами девушек в белом улыбалась толпе Богиня разума в венке из дубовых листьев.

Эту роль Фабр отдал одной из своих любовниц — певице парижской Оперы мадемуазель Майяр.

Весьма забавный выбор, если учесть, что девушка вела более чем эксцентричную и рассеянную жизнь… Она отдавала свое сердце многим любовникам, общаясь иногда сразу с несколькими.

Она любила повторять: «Мне всегда хотелось жить полной жизнью».

В ее бурной жизни было много странных приключений. Я упомяну только одно, дающее представление о странном характере мадемуазель Майяр. Она любила разгуливать в мужском костюме и однажды отхлестала в Булонском лесу офицера, оскорбившего прогуливавшуюся там даму. Тот в ярости потребовал удовлетворения, и на следующий день состоялась дуэль на пистолетах.

Ранив своего противника, певица обнажила грудь и торжественно произнесла:

— Вот кто вас ранил… Я женщина.

Пристыженный офицер подобрал пистолет, сел в коляску и уехал в провинцию, а девушка улеглась со своими секундантами в зарослях папоротника и предалась любви…

Именно эту девушку и выбрал Фабр для олицетворения божества, которое республика предлагала Франции…

Она вплыла в «бывший» Нотр-Дам на античном сиденье, которое несли четыре человека, переодетые друидами…

Она была задрапирована в белое, как весталка, на голове — фригийский колпак, а в руках — копье из слоновой кости…

Как только богиня оказалась на вершине горы, все присутствующие запели «Гимн разуму», написанный Мари-Жозефом Шенье на музыку Госсека. После этого кортеж двинулся к Конвенту. Мадемуазель Майяр спустилась со своего трона и села рядом с председательствующим, расцеловавшим ее в обе щеки. Наконец все участники праздника вернулись в Нотр-Дам, певица уселась на алтарь, чтобы добрый народ мог восхищаться ею.

Если верить свидетельству Себастьена Мерсье, культ разума начался весьма любопытным образом. В нефе новообращенные преклонили колени перед мадемуазель Майяр, крича: «Да здравствует свобода!», «Да здравствует Родина!», а в темных уголках собора происходили куда менее почтенные сцены. «Боковые приделы, — пишет автор „Парижа времен революции“, — были задрапированы широкими занавесями, и сделано это было не без умысла. Из темных закоулков раздавался резкий смех; приподняв край занавеса, добрый обыватель мог наблюдать сцены, как будто взятые из искушения святого Августина…»

Всю следующую неделю в парижских церквах проходили подобные церемонии, кое-где переходившие в оргии. Частенько в нефах ставили столы, которые ломались от бутылок, колбас и паштетов. «В алтарях, — пишет Мерсье, — почитали одновременно разврат и обжорство». На хорах ставили декорации, изображавшие сельский пейзаж с крестьянскими хижинами, скалами к густыми рощами. Группки девушек резвились там вместе с мужчинами, ведя себя весьма вольно…

Новая религия, созданная Фабром и Шабо, очень быстро вылилась в простую вакханалию. Все актрисульки хотели представлять Разум, и двое друзей принимали у них «экзамен», ища разум в весьма странном месте…