Когда любовь была «санкюлотом» - Бретон Ги - Страница 2

— Ну, так что же вы теперь думаете о нашем школьнике? — спросил герцог Орлеанский танцовщицу.

«Вместо ответа, — свидетельствует г-н де Буйе, — Розали Дютэ кинулась на шею молодому атлету и покрыла его поцелуями. Отец со слезами на глазах привлек обоих к себе и расцеловал».

Трогательная семейная сцена, не правда ли?..

Чрезвычайно довольный, герцог провел очаровательную учительницу в свой личный кабинет и вознаградил ее увесистым кошельком.

— Ваша метода превосходна, мадемуазель, — сказал он, — и я буду иметь удовольствие рекомендовать вас тем моим друзьям, которым необходимо обтесать сыновей.

Взволнованная мадемуазель Дютэ поблагодарила его, сказав, что она будет счастлива иметь хороших учеников.

По свидетельству некоторых историков, совершенно развеселившийся герцог якобы спросил ее, дает ли она уроки усовершенствования. Получив утвердительный ответ балерины, он захотел получить урок немедленно.

В благодарность он сдержал обещание и обеспечил ей обширную клиентуру.

Преуспев в деле лишения невинности герцога Шартрского, Розали Дютэ сделала блестящую карьеру. Все любители этой игры хотели лично узнать прелести и умение такой талантливей воспитательницы. Она получала

так много приглашений, что в скором времени не знала, куда приклонить голову, если будет уместно так выразиться.

Пока Розали завоевывала положение на этом галантном поприще, воодушевленный ею Филипп с головой ударился в распутство. Он стал завсегдатаем салонов парижских сведен и вскоре приобрел там удивительную репутацию.

Послушаем, что пишет об этом Марэ, которому поручено было следить за герцогом:

«Наконец-то герцог Шартрский посетил Бриссодиху. Когда он появился в ее заведении, она предоставила ему самый лакомый кусочек, который имела. Эта честь выпала девице Лавинь, по прозвищу Дюрансн. Она занялась Его светлостью, и они расстались только после третьей попытки. Благородный господин казался очарованным и дал ей пятнадцать лун. Он сказал хозяйке, что хотел бы продолжить скачки, но девушка отказалась. Она нашла юношу ужасно грубым в его ласках в нем не было никакой утонченности, и он ругался, как трактирщик. Многие девицы потом подтверждали это мнение; все свидетельствовало о том, что герцог будет грязным развратником.

Чтобы поправить дело, нужно, чтобы герцог влюбился в честную женщину, которая своим влиянием сможет заставить его быть любезнее и перестать употреблять слова, от которых покраснел бы самый закоренелый негодяй. Никогда герцог не будет равен своему отцу… Тот тоже начал очень рано, но… вел дело совсем по иному, и многие красивые женщины желали быть покоренными им…

Грубость молодого герцога вскоре стала такой непомерной, что многие жрицы любви просто отказывались иметь с ним дело, в ужасе от его манер.

Отверженный проститутками, несчастный мог иск утешения только у актрис и светских женщин.

Вместе с шевалье де Куаньи, герцогом де Фронзаком, графом де Безенвалем и графом д'Осмоном он давал улице Сен-Лазар ужины, где были позволены любые эскапады.

Однажды вечером во время такого ужина-сюрприза Филипп приказал подать своим гостям огромный слоеный пирог.

«Кондитер, — сказал он, обращаясь к собутыльникам, — положил в этот пирог такой лакомый кусочек, который оживит самых привередливых гурманов… Вы любите перепелов? Мой повар заверил меня, что мы найдем внутри самую аппетитную, самую сочную перепелочку в мире [2]».

И он хлопнул в ладоши. Внезапно корка пирога отлипла, и прелестная пятнадцатилетняя блондинка, совершенно голая, по свидетельству Пьера Нодена, выскочила, как чертик из табакерки, «из своего маленького печеного домика, в котором пряталась» [3].

Выскочив на ковер, она пробежала через комнату, «крутя попкой и тряся грудью». Все присутствующие с вожделением смотрели на малышку, и герцог счел нужным пояснить, что, конечно, все будут иметь право испробовать ее, но, «чтобы быть уверенным, что гостям подано достойное блюдо, он намерен вначале сам его попробовать».

В комнате раздался ропот недовольства.

— Не нужно спорить, — сказал, улыбаясь, герцог, — я обращаюсь с вами так же, как обращаются в Версале с королем.

Филипп имел в виду знаменитую «пробу», меру предосторожности, бывшую в ходу при дворе много столетий. Монархи так боялись яда, что требовали, чтобы блюда оставались всегда накрытыми, дабы никто не смог ничего в них подсыпать или подлить, «чтобы невозможно было употребить яд». Кроме того, перед тем как подавать любое блюдо государю, специальный купонный офицер должен был попробовать его. Если через несколько минут он был все еще жив, «продукт» несли королю. Если же офицер умирал в страшных муках, еду выбрасывали. Этот простой метод позволял подавать королю на стол только совершенно проверенную еду.

«Проба», предложенная Филиппом, преследовала другую цель. И граф де Безенваль позволил себе заметить, со свойственной ему искренностью и прямотой:

— Я хотел бы покорнейше напомнить вам, что этот офицер никогда не «перчил» еду на королевской кухне.

Его острота вызвала смех присутствующих. Поговаривали, что герцог Шартрский, посещавший самые грязные и подозрительные притоны, подцепил некоторое время назад дурную болезнь и — как говорили в то время — был «наперчен»…

Филипп совершенно не рассердился. Напротив ответил такими гнусными шутками, которые являлись свидетельством прекрасного расположения духа.

Потом он усадил девочку у своих ног и потребовав от нее смешных мелких услуг…

Распалившиеся сотрапезники нетерпеливо ерзали своих креслах.

— Не волнуйтесь, вы, там, стадо свиней, — любезно бросил им герцог. — Я предоставлю в ваше распоряжение гарнир к этому пирожку.

Он похлопал в ладоши. Дверь тотчас открылась и лакей впустил в комнату полдюжины девиц из Оперы, совершенно голых. Им было от восемнадцати до двадцати пяти лет, и они были, конечно, не так свежи, как первая девушка, но, безусловно, столь же порочны.

И оргия началась…

Жадный до необычных, затейливых развлечений, Филипп устроил через некоторое время для своего друга Фиц-Джеймса, собиравшегося жениться, нечто вроде «ужина вдов», куда были приглашены все бывшие любовницы новобрачного. Ужин подавался в комнатах, затянутых черной материей, а девицы слегка прикрывали наготу прозрачными вдовьими вуалями…

Во время таких ужинов каждый из присутствующих» обязан был спеть песню собственного сочинения. Вот несколько куплетов, которые были приняты «на ужинах в тесном кругу», которые дают представление о той галантной эпохе.

Среди сокровищ у меня есть старенький диван.

Когда-то он моим отцом мне был в наследство дан.

Я антиквару с кошельком диван свой не продам.

На нем всегда лежат рядком шесть чудных пухлых дам

Теряю сон я и покой и прихожу в экстаз,

Когда ласкаю я рукой их девственный атлас.

Они округлы и мягки, внутри их греюсь я,

Их обожают знатоки, завидуют друзья.

Когда во сне касаюсь их и шелк щекою мну,

Они мне открывают дверь к целительному сну.

Подушек лучше в мире нет, пари готов держать.

Подружки же приелись мне и могут подождать.

Я забываю обо всем, когда на них лежу,

Не надо мне других утех, я им принадлежу.

Я утром вынужден вставать

В тисках большой тоски.

В их лоне век хотел бы спать,

По гробовой доски!

Песни, имевшиеся в репертуаре самого Филиппа, были гораздо грубее и откровеннее, тонкость раздражала его. Он обожал грубые неприличные припевы и затягивал их всегда с таким удовольствием, что смущал даже самых близких друзей.