Переводчик Гитлера - Шмидт Пауль - Страница 65

«Граммофонные пластинки» сменились: вместо «Мы выиграли войну» иностранцы теперь слышали «Мы выиграем войну» и, наконец, «Мы не можем проиграть войну».

В январе 1942 года я отправился в Рим с Герингом, которому предстояло успокоить Муссолини насчет русской кампании? это случилось, когда мы застряли у Москвы. «Больше ничего нельзя сделать этой зимой»,? сказал Геринг задумчивому дуче. Скоро Муссолини перевел разговор на свои планы по завоеванию Мальты.

Мне довелось еще раз иметь дело с мюнхенской резиденцией фюрера. После высадки американцев в Северной Африке Гитлер, Лаваль, Чиано и Риббентроп встретились 9 ноября 1942 года в зале, где было заключено Мюнхенское соглашение. Гитлер много говорил, Чиано со скукой слушал. Лаваль мало что мог добавить, так как подключился к обсуждению только в конце. Наконец, как и в 1938 году, с большой картой в руках вошел Кейтель. На этот раз она потребовалась в связи с необходимостью оккупации еще не оккупированной части Франции. Гитлер отдал такой приказ в ответ на высадку в Северной Африке. Конференция являлась не чем иным, как брифингом. «Таково желание немецкого правительства и его солдат»,? перевел я Л авалю из обращения к французскому народу, с которым Гитлер должен был выступить на следующий день, «не только чтобы защитить границы Франции вместе с французскими вооруженными силами, но чтобы прежде всего оградить на будущее африканские владения Франции от пиратских нападений». В это же время Гитлер объявил об оккупации Корсики и Туниса. На следующий день Лаваль уехал в очень подавленном настроении: он тщетно пытался удержать Гитлера от оккупации всей территории Франции.

Лаваль уже стал объектом ожесточенных споров и в Германии, и во Франции. Насколько я мог видеть во время разговоров, которые он вел с Гитлером и Риббентропом, он оправдывал недоверие Гитлера, так как пытался выиграть время для Франции путем тактики проволочек. Как я уже упоминал раньше, я был единственным из немцев, кого он знал раньше, а мне всегда было приятно поговорить с ним; я всегда считал, что несмотря на его тактические маневры он все так же честно желает сближения Германии и Франции, как и во времена Брюнинга, а кроме того, я сочувствовал ему по причине бесконечно трудной ситуации, в которой он оказался. Помимо всего прочего, он часто бесстрашно говорил Гитлеру все, что хотел сказать, и без колебаний открыто высказывал свое мнение.

Лаваль часто выступал за созыв большой конференции? даже во время войны? всех государств континентальной Европы, чтобы обсудить их общие интересы и совместные действия. Без сомнения, он надеялся таким образом улучшить в некоторой степени положение Франции. Я до сих пор помню очень многозначительное замечание, которое он высказал Гитлеру в этой связи: «Вы хотите выиграть войну, чтобы создать Европу? но создайте же Европу, чтобы выиграть войну!». Гитлер, разумеется, ничего не сказал в ответ на такой довод; ему абсолютно не были нужны многосторонние переговоры, так как он, несомненно, чувствовал, что плохо вооружен для ведения дипломатической игры, в которую его вовлекали. Отсутствие гибкости ума не позволяло ему достичь компромисса, и бескомпромиссность его натуры, которой он всегда похвалялся, привела в конце концов к его падению.

Через три недели после Мюнхенской конференции я снова поехал с Герингом в Рим. Положение «Оси» в Северной Африке представилось серьезным, и Геринг попытался заставить итальянцев действовать поактивнее. На совещаниях с итальянскими офицерами он произносил напыщенные речи и угрожал. Он не проявил никакого психологического чутья, так как подавлял всех итальянцев своим грубым неразумным поведением и, по моим впечатлениям, оставил их еще менее склонными к совершению каких-то усилий, чем раньше.

По поводу той же проблемы защиты Северной Африки я переводил позднее разговор между Герингом и французским генералом Жюэном в Берлине. Жюэн предлагал защищать итало-тунисскую границу на линии Марета, используя французские войска против английских, которых преследовал с востока Роммель, но отказался защищать позиции вместе с немцами. «Пока в Германии есть французские военнопленные,? сказал он Герингу,? я не могу просить моих солдат сражаться вместе с немецкой армией».

В конце декабря 1942 года состоялась еще одна трехсторонняя встреча между Гитлером, Риббентропом, Герингом и Чиано и Л авалем, на этот раз в лесной штаб-квартире в Восточной Пруссии. С Лавалем снова обращались очень жестко. Интересной особенностью этих переговоров было то, что Чиано настаивал на заключении мира с Советским Союзом. «По крайней мере, мы могли бы отказаться от наступательных операций в России,? сказал он, очевидно, следуя указаниям Муссолини.? Мы могли бы построить оборонительную линию, которую можно будет поддерживать сравнительно небольшими силами». Все силы «Оси», сказал он, следует иметь в своем распоряжении для битвы на Западе, особенно, конечно, в Северной Африке. Гитлер игнорировал эти аргументы и ограничился упреками в адрес Чиано за поведение итальянских войск на Восточном фронте, заявив, что отсутствие стойкости у итальянцев сделало возможным прорыв русских возле Сталинграда. Нет нужды повторять, что весь перечень прегрешений Франции был снова зачитан Лавалю.

Как раз месяц спустя Рузвельт и Черчилль встретились в Касабланке. Незадолго до этого события мы получили из Испании отчет о предстоящей конференции, и, переводя испанский текст слишком дословно, бюро переводов допустило вопиющую ошибку. Они не поняли, что Касабланка? название города, и перевели его правильно, но не к месту, как «Белый дом». Наш оратор министерства иностранных дел похвалился по этому поводу на пресс-конференции, что нам известно о предстоящей в скором времени встрече Рузвельта и Черчилля в Вашингтоне. Для нашего пресс-секретаря стало неприятным сюрпризом начало той конференции в Касабланке несколько дней спустя.

Тревога переполняла меня, когда я переводил важнейшую декларацию о безоговорочной капитуляции, которая была принята на той конференции. Я сразу же понял, насколько укрепились позиции Гитлера в Германии и за ее пределами и как она ослабила противодействие его политике. Мне стало ясно, что требование безоговорочной капитуляции Германии нанесло очень тяжкий удар по внутреннему антигитлеровскому сопротивлению. В то время я еще, конечно, не знал, что союзники тоже отнеслись очень отрицательно к этому требованию.

Корделл Хэлл пишет в главе своих мемуаров, посвященной исключительно требованию безоговорочной капитуляции, что удивился не меньше Черчилля, когда в первый раз президент в присутствии премьер-министра вдруг заявил об этом на пресс-конференции во время встречи в Касабланке в январе 1943 года. Он пишет, что премьер-министр был ошарашен. Рузвельт удивил и своего министра иностранных дел. Корделл Хэлл говорит, что был против такого принципа по двум причинам, как и его единомышленники. Одна состояла в том, что это могло бы затянуть войну, укрепив сопротивление «Оси» в последнем отчаянном усилии. Вторая заключалась в том, что такой принцип логически требовал от наций-победительниц способности овладеть национальной и правительственной сферами деятельности и владениями поверженного врага. По его мнению, американцы и их союзники были не подготовлены к такой обширной операции.

Во время интересных дебатов в Палате общин 21 июля 1949 года Черчилль заявил, что впервые услышал формулировку о безоговорочной капитуляции, когда ее огласил президент Рузвельт. «Это заявление президент Рузвельт сделал, не проконсультировавшись со мной,? сказал он.? У меня нет ни малейшего сомнения, что если бы кабинет министров Великобритании рассмотрел эту фразу, то, скорее всего, выступил против нее, но работая с великими, преданными и сильными друзьями из-за океана, мы должны были приспосабливаться».

От Корделла Халла мы знаем, что не только государственный секретарь Соединенных Штатов и государственный департамент, но и господин Иден выразили согласие с точкой зрения господина Черчилля, не одобряя эту формулировку (которую Рузвельт, как он заявил, взял из документа времен гражданской войны в Америке). Также и советники генерала Эйзенхауэра и даже Сталин не одобрили ее. В декабре 1943 года на Тегеранской конференции Сталин заявил, что принцип безоговорочной капитуляции? «плохая тактика в случае с Германией».