Переводчик Гитлера - Шмидт Пауль - Страница 61

На обратном пути из Тарвизио, например, на вокзале, где наш поезд подключили к телефонной сети рейха, я получил короткое сообщение для передачи Муссолини: «Министр иностранных дел Германии отозвал согласованное коммюнике». Сразу после получения этого известия поезд тронулся и связь прервалась. Учитывая время, которое потребовалось, чтобы зашифровать телеграмму, доставить ее Гитлеру и Риббентропу в их специальные поезда и затем расшифровать, я мог предполагать, что этот вопрос прояснится, когда мы доберемся до следующей станции, откуда сможем позвонить. Итальянцы не согласились и сразу же доложили о сообщении своему дуче. Он разъярился и сказал мне в сердцах: «Немедленно остановите поезд, Я не покину территорию Германии, пока не разберусь с бессовестным поведением Риббентропа», Мне показалось, что он готов напрочь выдернуть телефонный провод. «Мы остановимся на следующей станции, и я позвоню!»? заявил он мне с видом, достойным Цезаря, Я объяснил, что могу говорить только по прямой линии и придется подождать, пока мы доберемся до станции, где сможем подсоединиться к основной телефонной сети. Мы доехали до станции, я смог выяснить, что произошло, и отнести этот случай к фантастическим курьезам тех лет.

После отъезда Муссолини Гитлер и Риббентроп также отъехали в своих специальных поездах. Затем Риббентроп перечитал коммюнике и заметил, что заключительный параграф гласит: «В обсуждении военных и политических вопросов принимали также участие с немецкой стороны генерал-фельдмаршал Кейтель и рейхсминистр иностранных дел фон Риббентроп». В ярости от того, что его имя поставили после имени Кейтеля (одного из его многочисленных врагов), Риббентроп позвонил моему тезке Шмидту, возглавлявшему пресс-службу, и потребовал поменять порядок. На следующей станции Шмидт кинулся в специальный поезд Гитлера, чтобы сообщить тому о жалобе Риббентропа, при этом Гитлер начал злиться на тщеславие своего министра. Споры Риббентропа с Геббельсом, Кейтелем и другими часто приводили Гитлера в ярость, но он всегда необъяснимым образом уступал, а Риббентроп наглел все больше. И на этот раз Гитлер в конце концов сказал, что он разрешает поставить фамилию Риббентропа первой в этом коммюнике. С большим облегчением Шмидт вернулся в вагон Риббентропа на следующей станции и доложил о своем успехе.

«Что сказал фюрер?»? с беспокойством спросил Риббентроп, и когда Шмидт представил ему смягченную версию недовольства фюрера, вдруг неожиданно заявил: «Я забираю назад мое требование. Пусть останется так, как было».

Так как коммюнике должно было быть в Берлине через час, чтобы его прочитали по радио, дело представлялось срочным, и Шмидт решил воспользоваться телеграфом. Его сообщение достигло Берлина и было передано мне для передачи Муссолини.

Вполне конкретными выглядели разговоры, которые вел Гитлер с Антонеску, который впервые приехал в ставку в Восточной Пруссии в феврале 1942 года. Я уже упоминал, как он всегда начинал с пространных рассуждений о Румынии, которую описывал как «скалу, сдерживавшую славянский натиск на протяжении веков», «колыбелью которой является Трансильвания». При каждом своем визите он весьма откровенно выражал твердое намерение захватить в один прекрасный день всю Трансильванию силой оружия. Гитлер испытывал тайное удовольствие от выпадов Антонеску против венгров и даже заходил довольно далеко, намекая на то, что, может быть, позднее предоставит ему свободу действий в его захватнических планах.

«История никогда не стоит на месте»,? говорил Гитлер, умиротворяя Антонеску, который возмущенно жаловался на «несправедливость Венского арбитражного суда». Чтобы еще точнее выразить свое мнение, Гитлер добавил: «Вы, быть может, сумеете перевернуть еще одну страницу истории». Антонеску понял его достаточно хорошо, так как в последующие годы не раз напоминал Гитлеру о его «обещании» насчет Трансильвании.

При обсуждении других вопросов Антонеску тоже всегда высказывался прямолинейно. В одном случае, когда Гитлер захотел возвести вину за прорыв русских, который привел к окружению армии в Сталинграде, на румын, а также венгров и итальянцев, Антонеску стал категорически ему возражать и дошел до яростной критики немецкого руководства? Гитлера в том числе? пользуясь, как мне показалось, весомыми аргументами бывшего офицера Генерального штаба. В военных вопросах Антонеску нельзя было провести. Насколько я мог судить, он являлся выдающимся стратегом. На эти встречи он всегда прибывал, располагая томами статистических выкладок и схем, в которых учитывались все оперативные подробности, начиная от потерь, четко обозначенных разными цветами по категориям и возрастным группам, до потребностей в боеприпасах и артиллерийских резервах.

Антонеску внимательно и критически следил за ежедневными совещаниями о положении на фронте, обозначенном на большой карте в той комнате, где потом состоится покушение на Гитлера. Эксперты по армии, военно-морскому флоту и военно-воздушным силам по очереди описывали ситуацию, а я переводил их отчеты на французский. Антонеску всегда делал общий обзор, но так как настоящее положение на фронтах ухудшалось, я слышал, что офицеры все чаще называли эти отчеты о ситуации «показными»? то есть считали, что иностранный гость рисовал картину, на которой все представало в лучшем свете, чем было на самом деле. Я не мог понять, видел ли Антонеску, профессиональный военный, эту тактику насквозь. Во всяком случае, он задавал мало вопросов и, казалось, всегда покидал штаб в лучшем расположении духа. Однако несколько дней спустя я слышал по радио из Бухареста, что по возвращении в Румынию он не выказывал никакого удовлетворения по поводу бодрых речей Гитлера, узнав тем временем из своих собственных источников, что в штабе Гитлера положение было представлено ему в слишком благоприятных тонах.

Даже если коммюнике были обозначены «из штаба фюрера», встречи не всегда происходили в лесной ставке в Восточной Пруссии или в одной из других ставок Гитлера на Востоке.

Ежегодно весной организовывалось нечто вроде «Зальцбургских сезонов», когда общественности сообщали, что встречи происходили «в ставке фюрера», хотя на самом деле они имели место в замке Клессхайм эпохи барокко, который раньше принадлежал епископу Зальцбурга, а до «аншлюса» Макс Рейнхардт[13] использовал его во время Зальцбургских фестивалей. Можно сказать без преувеличения, что особенно после того, как этот замок был полностью обновлен внутри специалистами, он стал сокровищем архитектуры? весьма отличающимся от того, как публика представляла себе штаб Гитлера.

Муссолини и Чиано были в Зальцбурге 29 и 30 апреля 1942 года во время «Зальцбургских сезонов» и имели беседы с Гитлером и Риббентропом в апартаментах бывшей епископской резиденции иногда по двое, а иногда и вчетвером.

Когда они разбивались по парам, я переводил для Чиано, так как он совсем не знал немецкого, а Муссолини и Гитлер беседовали с глазу на глаз. Как известно, зима 1941-42 годов принесла первые трудности в русской кампании. Нас остановили перед Москвой, и нарастало возмущение народа плохой поставкой зимнего обмундирования для армии. Вдруг начали собирать меха у гражданских, а лыжники принялись сдавать свое лыжное снаряжение, поэтому у непредубежденного человека складывалось очень плохое впечатление об отсутствии предусмотрительности со стороны вождей Германии. В своих беседах с итальянцами Гитлер и Риббентроп замалчивали эти и подобные неурядицы. Для этой цели заводилась новая «граммофонная пластинка» и проигрывалась Риббентропом при повышенной громкости. «Гений фюрера победил русскую зиму», «Германия нажмет на юг России и заставит Советы капитулировать, лишив их нефтяных ресурсов», «Англичане осознают, что лучше бы им согласиться заключить мир», «Америка? это большой блеф», «Франция ненадежна». Такими были темы зальцбургских фантазий.

В своей дневниковой записи, датированной 29 апреля 1942 года, Чиано живо описывает такую сцену: «Гитлер говорит, говорит, говорит. Муссолини, который привык говорить сам и должен почти все время молчать здесь, страдает. На второй день, после обеда, когда уже сказано все, что можно сказать, Гитлер продолжает говорить час сорок минут о войне и мире, религии и философии, искусстве и истории. Муссолини машинально поглядывал на часы, я думал о своем… После мужественной борьбы со сном генерал Йодль стал клевать носом. Кейтель оказался не слишком стойким, но умудрялся держать голову прямо, так как сидел слишком близко к Гитлеру, чтобы иметь возможность следовать своим желаниям. Эти бедные немцы? им приходится терпеть такое каждый день, а ведь, вероятно, нет ни слова, ни паузы, ни жеста, который они не знали бы наизусть». Как переводчик я, конечно, могу подтвердить это последнее высказывание, потому что моя работа становилась существенно легче благодаря проигрыванию «сезонных пластинок».