Переводчик Гитлера - Шмидт Пауль - Страница 24

Хотя письмо было изложено во вполне дружелюбной форме и начиналось словами «Мой дорогой Рейхсканцлер», впечатление, произведенное им, было подобно взрыву. Казалось, переговоры с первого же дня зашли в тупик. Между Гитлером, Риббентропом и их советниками развернулись лихорадочные дискуссии. Наконец, Гитлер продиктовал ответ, сводившийся к пространному, далеко не дружелюбному повторению того, что было им сказано накануне. «Когда Вы, Ваше Превосходительство, сообщаете мне, что передача рейху судетских территорий была признана в принципе, я должен с сожалением указать, что теоретическое признание принципов в отношении Германии было уже согласовано ранее». Он напомнил Чемберлену о четырнадцати пунктах Вильсона, обещания которого были самым постыдным образом нарушены. «Я заинтересован, Ваше Превосходительство,? писал он,? не в признании принципа, а единственно в его реализации и, таким образом, в том, чтобы в возможно более короткое время страдания несчастных жертв чешской тирании закончились, а достоинству великой державы воздалось должное». Так он продолжал на четырех или пяти страницах, и так как не было времени для письменного перевода, Гитлер дал мне указание вручить это письмо лично Чемберлену и перевести его устно.

Взоры всего мира были устремлены на Годесберг. С каждым часом нарастало напряжение, вызванное заминкой в переговорах. Представители прессы со всего мира постоянно получали все более требовательные запросы от своих изданий в Европе и Америке. Были ли прерваны переговоры? Разразится ли война над Чехословакией? Такими были заголовки газет и тревожные предположения, высказывавшиеся по радио. Журналисты в Петерсберге и, вероятно, также британская делегация во главе с Чемберленом со все возрастающей тревогой смотрели на отель «Дреезен» на противоположном берегу Рейна. Там, однако, не замечалось никакого оживления. Паром, предназначенный исключительно для переправки машин делегации с берега на берег, оставался на приколе.

Я в полной мере сознавал все это, когда примерно в три часа дня покинул отель «Дреезен» с большим коричневым конвертом под мышкой. Я понимал, что все бинокли в Петерсберге будут направлены на мою машину и снова разочарованно опустятся, когда станет ясно, что я один с водителем. Приближаясь к отелю, я знал, что они, должно быть, заметили коричневый конверт; издалека я видел, что журналисты толпятся у входа в отель. Я торопливо пересек вестибюль с не располагающим к расспросам выражением лица, отвечая на все вопросы, что должен немедленно попасть к Чемберлену.

«Вы несете мир или войну?»? крикнул мне один американец, которого я очень хорошо знал по кафе «Бавария» в Женеве. Я не осмелился даже пожать плечами, так как самый незначительный жест мог быть неправильно истолкован. Я был рад, когда один из членов британской делегации встретил меня на лестнице и сразу же проводил к Чемберлену. Он стоял на балконе. Вне всякого сомнения, Чемберлен тоже беспокойно поглядывал на тот берег Рейна.

Но он показался мне нисколько не взволнованным, когда, поздоровавшись так, будто случайно встретил знакомого, пригласил меня в свой кабинет, где я перевел письмо в присутствии Горация Вильсона, Гендерсона и Киркпатрика. Это заняло некоторое время, и мне пришлось добавить устно несколько разъяснений, поэтому номер Чемберлена я покинул лишь через час. Чтобы избежать расспросов журналистов, осаждавших вестибюль, я вызвал нашего начальника протокольной службы Фрайхерра фон Дернберга и подкрепился несколькими каплями «верного средства», чтобы устоять при «прорыве» внизу. Потом приступил к тому, что скоро превратилось в настоящее бегство. У меня было так много друзей среди журналистов, что ускользнуть от их вопросов я мог, только побежав так, что только пятки сверкали.

«Что он сказал? Как он воспринял мое письмо?»? нетерпеливо спросил меня Гитлер, когда я вернулся. Я передал мои впечатления, и, казалось, он испытал некоторое разочарование, когда я рассказал, что Чемберлен не проявил никакого волнения, а просто сказал, что ответит письменно в этот же день. Час спустя после моего возвращения Гендерсон и Вильсон вручили ответ Риббентропу, и состоялся несколько путанный разговор о том, что делать дальше.

В своем письме Чемберлен снова проявил свою склонность к примирению, говоря, что готов «как посредник» передать предложения, «на которых Вы, Ваше Превосходительство, категорически настаиваете, как это было вчера вечером», чехословацкому правительству. Поэтому он попросил Гитлера позволить передать ему эти предложения в форме меморандума и объявил, что предполагает вернуться в Лондон и приступить к необходимым приготовлениям для передачи меморандума.

В разговоре с Риббентропом было решено попросить Чемберлена снова приехать вечером, чтобы получить меморандум и выслушать разъяснения Гитлера.

Беседа с Чемберленом, начавшаяся незадолго до одиннадцати часов вечера 23 сентября, была одной из самых драматичных за всю историю судетского кризиса. Так как присутствующих было больше, чем раньше, встреча состоялась в небольшом обеденном зале отеля. «Приглашены все лучшие люди»,? сказал один коллега насчет слуха о том, что Риббентроп на этот раз постарался избежать отстранения. Присутствовали также Вильсон, Гендерсон, Вайцзеккер и начальник юридического отдела министерства иностранных дел. Они непринужденно расселись полукругом вокруг Гитлера и Чемберлена. Я открыл заседание, зачитав перевод меморандума. «Известия о ежечасно возрастающем числе инцидентов в Судетской области свидетельствуют о том, что положение судетских немцев становится невыносимым и, следовательно, представляет опасность для европейского мира»,? прочел я. Основным требованием было: отвод всех вооруженных сил Чехословакии с территории, обозначенной на прилагаемой карте, «эвакуация с которой должна начаться 26 сентября, а передача Германии 28 сентября. Освобождаемая территория должна быть передана в ее настоящем состоянии».

«Чешское правительство должно освободить всех заключенных немецкого происхождения, арестованных за политические преступления», «провести выборы (в некоторых районах) под наблюдением Международной комиссии»? такими были некоторые другие пункты этого лаконичного документа.

На Чемберлена и остальных англичан документ произвел сокрушительное впечатление. «Но это же ультиматум!»? воскликнул Чемберлен, возмущенно вздымая руки. «Diktat», вставил Гендерсон, который всегда любил ввернуть в разговор немецкое слово. Чемберлен веско заявил, что не может быть и речи о том, чтобы он передал такой ультиматум чехословацкому правительству. Не только содержание, но и тон этого документа, как только он будет обнародован, вызовет яростное возмущение в нейтральных странах. «С чувством глубочайшего сожаления и разочарования, Канцлер, я должен констатировать, что Вы не приложили никакого усилия, чтобы поддержать мои попытки спасти мир».

Гитлер, казалось, был удивлен такой бурной реакцией. Он занял оборонительную позицию. Он неуклюже попытался отвести упрек в предъявлении ультиматума, возразив, что документ озаглавлен как «меморандум», а не «ультиматум». Чемберлен, Вильсон и Гендерсон снова пошли в атаку, указав, что его предложения, несомненно, невыполнимы, хотя бы из-за предложенных им сроков. Чехословацкому правительству остается едва лишь сорок восемь часов на формулирование необходимых приказов, а вся территория должна быть эвакуирована за четыре дня. При таких обстоятельствах чрезвычайно возрастает опасность насилия. Последствия вражды между Германией и Чехословакией непредсказуемы. В результате, конечно, может возникнуть война в Европе.

Таким образом, переговоры зашли в абсолютный тупик. В этот момент открылась дверь, и адъютант протянул Гитлеру записку. Прочитав, он передал ее мне со словами: «Прочтите это мистеру Чемберлену».

Я перевел: «Бенеш только что объявил по радио о всеобщей мобилизации чехословацких вооруженных сил».

В комнате наступила глубокая тишина. «Теперь война неизбежна»,? подумал я, и у всех тогда, вероятно, возникла такая же мысль. Хотя Гитлер и обещал Чемберлену ничего не предпринимать против Чехословакии, но всегда добавлял оговорку: «Если только какая-нибудь чрезвычайная акция чехословацких вооруженных сил не вынудит меня к действию». Не возникла ли сейчас такая опасность?