Лики любви - Аккерман Л. - Страница 38

Из всех доступных Еве объектов окружающего мира, ее больше всего интересовали люди, поэтому среди ее работ так много портретов. Первые портреты легко отличить от выполненных в более поздний период, но отнюдь не потому, что они проигрывали последним в технике – наоборот, некоторые из них выглядели куда более продуманным, чем работы выполненные, на пике оттачиваемого мастерства. Первые портреты можно безошибочно отличить по чересчур красивым людям, изображенным на них, и потому людям, чью красоту можно назвать определенной, чересчур броской, не допускающей иного толкования или восприятия. Такими же получались и портреты – красивые портреты красивых людей, но не более. То, к чему Ева пришла впоследствии, делало из нее куда более профессионального художника, чем аккуратно выписанные тени на лице или изгиб бровей и перелив света в волосах. Она стала писать образы, и тут же ее картины стали более свободными, они задышали, и позволили вздохнуть людям, на них смотрящим. Мне особенно запомнился одних портрет, из более поздних образов, историей которого я хотел бы поделиться.

Как-то Ева разговаривала со своей подругой в момент, когда та сердилась. И пусть это недовольство, проступающее на ее лице, выглядело слишком человечным, слишком понятным для того, чтобы вызвать хоть какой-то интерес, однако Еве пришло в голову название! Она придумала название картины, которое возникало в ее голове раньше всякого желания взяться за кисть. Спохватившись о том, что так она может и упустить момент, Ева попросила свою подругу быть натурщицей для портрета. Подруга согласилась (ибо люди редко отказываются от возможности иметь свой образ, увековеченный красками на холсте), однако даже сейчас, спустя столько времени, увидев уже конечное произведение, я не могу не погоревать о столь прозаичных желаниях, пришедших тогда на ее ум – она потянулась к сумочки за зеркалом, ибо хотела поправить макияж и прическу. Ева едва успела ее окликнуть, ибо именно вид растрепавшихся в нервном подергивании головой волос, вид недружелюбно поблескивающих глаз явил Еве название, данное ею впоследствии портрету ее подруги. И прежде чем назвать его тебе, мой дорогой читатель, я вынужден попросить еще несколько минут твоего внимания, чтобы обратить его на связь между тем, что я рассказываю сейчас, как частным, и тем, что я обсуждал в предыдущей главе как общим – подруга Евы, совершенно определенный человек, который в ту минуту был охвачен, как я уже говорил, совершенно понятным, вполне закономерным для той ситуации (суть которой я опущу по причине того, что она никак не повлияет на то, о чем я говорю) гневом, однако своим названием Ева исправила эту ситуацию, превратив и подругу и гнев из обыденных неинтересных из-за своей предсказуемости и определенности понятий в образы недосказанные, хрупкие, манящие своей безмерной свободой и двусмысленностью. Картину она назвала «Женщина, недовольная своим решением».

Чудесные метаморфозы, ставшие возможными лишь благодаря одному только названию, так удивили саму Еву, что впредь она придумывала ситуацию, образ, который зарождался в ее воображении, и тут же возникало название – такое же емкое, и вместе с тем безграничное. С тех пор, по крайней мере, в момент написания картин, для Евы не существовало четко определенных, а потому проявивших себя и доказавших свое существования с помощью множества фактов вещей и явлений, везде она искали лишь образы, которые ей хотелось перенести на собственные полотна, тем самым продлив их возникшую внезапно в воображении, и потому хрупкую, эфемерную как они сами жизнь.

Такую же жизнь Ева решила продлить цветам, но то были необычные цветы. Нет, не их красота, и даже не их поистине запоминающихся ненавязчивый как весенний ветер аромат произвели на нее впечатления, но их статус. Это были последние цветы, подаренные ей возлюбленным перед тем как они расстались. Сколько бы букетов всевозможных цветов он ни дарил ей за период их романа, всегда это были просто цветы, просто знаки внимания, увядающие вместе с чувством в хрустальной вазе, и в этом качестве Еве они были совершенно неинтересны. И вот когда цветы еще стояли в вазе, а мужчина, их подаривший, должен был навсегда исчезнуть из жизни нашей героини, в ней возник образ – образ последних цветов, допускающих бесчисленное множество толкований – здесь воедино сплетаются нити ведущие к любви, дружбе и даже смерти – и этот образ, букет не конкретных цветов, но букет этих чувств Еве захотелось изобразить. Ей не понравилась картина. Она посмотрела на нее, когда та уже была завершена, а краски начинали медленно сохнуть, и вся ее поза, выражение ее лица говорили о том, что она – женщина, недовольная своим решением.

Кто я? Вопрос и честный на него ответ

Сейчас Ева сидит на лугу благоухающих цветов, бескорыстно отдающих свою неподражаемую красоту глазу, искренне и по-дружески одаривая нас возможностью не только любоваться ими, но и вдыхать их неповторимый аромат, будоражащий самые приятные чувства, а впоследствии – при встрече с ним в неожиданном месте, в не менее непредсказуемое время – самые чуткие, самые полные воспоминания, сейчас, сидя на поляне, пестрящей самыми разнообразными растениями, Ева находится в состоянии гармонии, и мало кто мог бы допустить, что незадолго до этого ее обуревали самые безжалостные, самые яростные думы, которые, раз набросившись на нашу героиню, так до конца и не вернули ей саму себя. Жестокость этих дум в их правдивости, ибо правда жжет как крапива, а ярость – в том, что они вечны, ведь именно вечности приходится отстаивать свое право на существование. Все знают о том, что многие, да что там! – почти все – вещи в этом мире преходящи, и только сам факт, саму возможность существования вечности, связывающей воедино всю цепь событий, причин и следствий, проходящей красной нитью сквозь все бренные вещи, мы вечно (это слово вкралось сюда не случайно, оно находится на своем закономерном месте) подвергаем сомнению. К сожалению, то были не преходящие думы молодости о вечном, о жизни и смерти, о становлении и небытие. То были куда менее прозаичные, но хищные, набравшиеся сил размышления о том, кто есть Ева для самой себя.

Мой дорогой читатель, возможно, я уже успел утомить тебя, излагая свой взгляд на интересную для меня личность нашей героини, за которой мы неотступно наблюдаем, стараясь не упустить из виду ни одну могущую внезапно стать значимой деталь, однако, как это ни печально, я так редко приводил здесь соображения самой Евы о том, что же она представляет, как она видит себя и свою жизнь изнутри и, как ей иногда кажется, – как, впрочем, показалось бы любому другому человеку, взявшемуся за такую нелегкую работу как наблюдение за собой, – со стороны. Сейчас я постараюсь исправить свое упущение, не только потому, что устал сокрушаться о нем, но прежде всего по той причине, что приведение на этих страницах рассуждений Евы о самой себе является необходимым для раскрытия затронутой тут темы.

Как я уже отмечал, Ева ходила в художественную школу. О, не пугайся, мой дорогой читатель! Я не собираюсь изводить тебя нудными размышлениями о том, что человека нельзя научить рисовать, но что посещая специализированные школы и курсы он может лишь отточить свое мастерство, данное ему природой. Я лишь хочу напомнить про такой важный в жизни Евы факт.

Чем же он так важен? – возможно спросишь ты. Признаюсь, я ожидал этого вопроса и даже заблаговременно приготовил на него ответ. Я не зря сказал, что факт этот важен именно для самой Евы, а не для мира, который, сложились обстоятельства немного по-иному, может быть обрел бы в лице Евы еще одного непревзойденного художника. Посещение художественной школы как этап в изучении искусства рисунка важен для Евы, ибо он в огромной степени помог ей с поиском ответа на вопрос о самоопределении, положившем начало тем самым подтачивающим ее спокойствие мукам.

Дело в том, что однажды Ева задала себе гипотетический вопрос, а, как ты уже, наверное, заметил, мой дорогой читатель, Еве вообще нравилось размышлять абстрактно, о том, какой бы смысл имело многое из нашей повседневной деятельности, если бы не постоянная потребность в деньгах. Иначе говоря, она спросила себя, что бы стало лишним а что бы по-прежнему имело не только смысл, но и ценность, в мире, где у каждого было бы столько денег, сколько ему было бы необходимо. Ведь в этом случае исчезла бы необходимость, а вместе с ней и смысл и желание, преумножать свой капитал. Следом исчезли бы многие профессии, и люди, уже успевшие получить дипломы и опыт к тому моменту, больше не смогли бы дать четкий ответ на вопрос «Кто ты?»