О смелых и умелых (Избранное) - Богданов Николай Владимирович - Страница 47

- Дядя Женя, как вы это сумели их приручить? Научите нас!

- Очень просто. Здесь все учение - терпение. Чтобы птичку или зверушку приручить, надо к ней в доверие войти.

Если любимцем ребят был Сапунов, то для самих двинцев самым желанным гостем был дедушка Кучков. Они собирались около него, как дети вокруг сказочника. И что он только им не рассказывал! И про хитрых попов и монахов, и про известных московских дур и дураков, и о немыслимых причудах купцов. Даже про некоторые московские дома рассказывал истории.

Мог он рассказать и про знаменитую воровку Соньку Золотую Ручку, и про разбойника Ваньку Каина. Но все свои рассказы он всегда завершал воспоминанием, как в 1905 году он дрался на московских баррикадах с царским войском.

- Победили бы мы их, кабы у них пушек не было. Пушками-то они нас и погромили.

- И глаз тебе подбили из пушки? - шутливо спрашивал всякий раз кто-нибудь.

- Нет. Я уже тогда на глаз этот крив был.

- Да как же ты стрелял-то с одним глазом, дедушка?

- А с одним еще способней, щуриться не надо. Стрельнешь не моргнешь, значит, не промажешь!

Шутки шутками, а не кто, как именно дедушка Кучков добился, чтобы двинцам, кроме хлебного пайка, добавляли еще к чаю по калачу или по французской булке. Это были как бы подарки рабочих-пекарей солдатам, пострадавшим за народную правду.

После тюремных голодовок двинцы отъедались, радуясь каждому сухарю, не то что булочке. Да и чайку двинцы любили попить. Так что конфеты Фильки очень пригодились. Угощались артельно. Солдаты, рабочие, мальчишки - все за один стол садились.

Филька, как и Андрейка, быстро в госпитале своим стал и, причмокивая с блюдечка чай, солдатские байки про войну слушал.

Запомнился ребятам рассказ отца Стеши Василия Боронина о том, как его расстреливал лучший друг, которого он от смерти спас - в рукопашной на себя удар германского штыка принял.

Был это ротный командир, храбрейший офицер из дворянского рода Морозовых. За спасение командира Василию Георгиевский крест дали. А выписался из госпиталя - побывку на родину. Матушка офицера в свое имение на поправку его приглашала. Как же! Наследника знатного рода спас. Побывал бы у нее солдат, да некогда: война идет. Офицер Морозов его к себе приблизил, всюду вместе: и в разведке и в бою. Как побратимы! Вдруг революция. Когда царя свергли, Василий и говорит: "Зачем нам теперь воевать, ваше благородие? Мы, солдаты, штыки в землю - и по домам!"

Офицер Морозов вспылил: "Болван! Не твое дело политика!"

И пошла между ними рознь. Василий за большевиков держит, офицер - за Корнилова. И так они разделились, что попал солдат под полевой суд, и присудили его за агитацию против войны к смерти. Чьей роты солдат, та и расстреливает. Вывели его в овраг, поставили у обрыва, нацелились в него свои товарищи. "Пли!" - скомандовал офицер Морозов. Залп раздался, а он стоит. Еще залп - опять жив. Себе не верит. "Неужели пули меня не берут?" - думает. А оказалось, это солдаты вверх палили. Позеленел офицер, но пальбу отменил. Взял под руку Василия и повел в штаб. Идут лесом. Вынимает офицер наган и говорит: "Должен я по законам чести сам теперь застрелиться или привести в исполнение приговор над тобой".

Рассердился Василий: "Стреляйте, ваше благородие, если совесть позволит. Только скорей. Не то я за себя не ручаюсь". - "Ладно, дам тебе шанс - беги", - сказал офицер Морозов. "Мне бы надо ему в глотку вцепиться, а я сдуру побежал. Не промахнулся офицер. Мало того, когда я упал простреленный, для верности еще в меня выпалил. Да рука у него все-таки, видно, дрогнула. Живой я остался. Бросил меня Морозов в лесу, думал, я мертв, да ошибся!"

- А у тебя на него рука не дрогнет, дядя Вася? - пристал Андрейка.

- Нет, не дрогнет! Они буржуи, мы пролетарии, у нас друг другу пощады нет. Один разговор: кто кого? Потому им, дворянам, свои имения-богатства дороже нашей жизни. Спасая их, они нас всех готовы перестрелять!

Вот как рассуждали двинцы, побывавшие под офицерской расправой.

УГОЩЕНИЕ

- Ты что, своих не узнаешь? - остановил Андрейка Стешу. - Глянь, голавлищи какие! Сознательные. Сами на удочку шли. Я закидывал да приговаривал: "На солдатское счастье!"

Но Стеша смотрела на голавлей и не видела их.

- Мертвец воскрес, - сказала она, не слушая Андрейку. - Офицер Морозов, который папу расстреливал, объявился.

- Вот ты чего испугалась! Да мы их завтра сами напугаем. Как выйдем все сразу со всех фабрик и заводов да как крикнем в один голос - все буржуи задрожат! На завтра у нас демонстрация молодежи против войны назначена. Забирай улов, готовь папане угощение. Мне по своим делам спешить надо.

Стеша наконец пришла в себя, уставилась на голавлей, обрадовалась:

- Ой, Андрейка, жирные какие! Как пироги. Вот мы папаню накормим. От такого угощения он сил наберется. Идем, маме покажем, какие у нас рыбочки. А то затужилась она совсем, что папу угостить нечем.

Когда они спускались в жилье Борониных, Стеша шепнула Андрейке:

- Радость-то у нас какая! Мама встала. Папаню ждет!

Андрейка пригляделся к сумеркам полуподвала и впервые увидел Анну Тимофеевну одетой. Она сидела, опираясь на спинку кровати.

- Вот папаня войдет, и я встану, - улыбнулась она Стеше. - Чтобы врасплох не застал, с утра теперь одеваюсь-прибираюсь!

Андрейка взглянул на нее и обмер. Такой красоты он еще не видел. На бледном лице, как звезды, светились большие глаза, оттененные синими кругами. На щеках еле проступал румянец. А волосы... Золотистые волосы были стянуты в тугой узел и блестели как шелк.

- Мамочка, ты посмотри, каких Андрей принес рыбин для папы. Ему там, по тюрьмам, по лазаретам, разве приходилось такое кушать? Вот уж угостим папаню на славу!

Мать не отзывалась. Она смотрела на себя в тусклое, старое зеркало, стараясь представить, какой ее увидит после долгой разлуки любимый муж.

- Додержали мы ее все-таки, - шепнула Стеша Андрейке. - Вот и доведется им свидеться...

Стеша завела Андрейку в чуланчик-кухоньку.

- Ты понимаешь, чудо какое? Совсем она чуть дышала... Я иногда даже зеркало к губам подносила, дыхание ее ловила... А как узнала она, что отец домой придет, откуда силы взялись! Поднялась: "Давай, доченька, одеваться. Войдет, а мы обе на шею ему. Он ведь крепкий!"

Поделившись своей радостью, Стеша отпустила Андрейку, взяв с него слово явиться завтра к обеду.

Андрейка торопился: ему хотелось первому увидеть знамя, под которым он завтра пойдет на демонстрацию с Союзом молодежи.

Ну уж золотошвейки и постарались! Ночами работая, они вышили великолепное красное знамя. На большом куске густо-алого бархата нимбом золотые вышиты слова: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" Ниже восходящее золотое солнце, а под ним красными буквами: "Союз Рабочей Молодежи Третий Интернационал".

Когда Андрейка увидел знамя, от восторга ростом выше стал.

- Дядя Уралов, - сказал он, привставая на цыпочки перед развернутым знаменем, которое прикрепляли к полированному древку, - а ведь такого и у царских полков не было.

- У пехотных не видал. Да и у гвардейских тоже.

...Нести знамя на демонстрацию Андрейке не пришлось. Знамя несли ребята дюжие, крепкие. Кто знает, на знамя и нападение может быть! Но Арбуз воспользовался своим малым ростом и пошел под знаменем, держась за его золотистую кромку.

Это была замечательная демонстрация! Такой Москва еще не видывала и не слыхивала.

Вначале с окраин города донеслись отголоски любимых песен молодежи: "Варшавянка", "Смело, товарищи, в ногу!", "Интернационал". Казалось, на притихший центр города наступают, наступают со всех сторон песни революции.

На балконы думы и Московского Совета вышли думские и советские депутаты. Появились плотные ряды молодых рабочих и заводских подростков с высоко поднятыми красными знаменами и лозунгами. Над бесконечными рядами демонстрантов огненными прочерками полыхали слова: "Долой войну!", "Мир хижинам - война дворцам!".