Тайный брак - Коллинз Уильям Уилки - Страница 32

Выражение удивления и удовольствия разлилось на ее лице. Она встала с своего места и, положа руки на мои плечи, как бы желая удержать меня на месте, сказала:

— Сидни, Сидни! Если в этом заключается твой секрет, который ты так скрываешь от нас, то как я рада! Когда я вижу, что у брата выскакивает медальон, о существовании которого я не знала, когда я замечаю, что брат вспыхивает таким живым румянцем, спеша спрятать свой медальон, то, конечно, не была бы я женщиной, если бы не вывела из этого заключение и если бы немножко не посплетничала о том.

Она остановилась. Я сделал большое усилие, чтобы обратить это в шутку. Вдруг ее лицо стало серьезно и задумчиво, а глаза все еще были устремлены на меня. Она с нежностью взяла меня за руку и прошептала мне на ухо:

— Когда ты женишься, Сидни, то я буду любить новую сестру, как люблю тебя.

Тут она опять села на свое место.

В эту минуту горничная принесла чай. Я успел обдумать свой ответ. Сказать ли ей все? Первая мысль говорила «да», размышление говорило «нет». Если сказать ей всю истину, то непременно Клэра захочет видеть Маргрету, а для этого надо будет ее ввести в дом Шервина и подвергать той же оскорбительной системе порабощения и принуждения, которой покорился я в моих отношениях с женой. Разные чувства меня останавливали, в особенности же самолюбие. Да притом посвятить сестру в эту тайну значило запутать ее во все последствия, которые могли возникнуть после открытия этой тайны. Но я не мог ни на один миг допустить мысль, чтобы сестра моя разделяла со мной тайну, которая всей тяжестью должна пасть на одного меня. Оставшись опять вдвоем с ней, я сказал:

— Не думай слишком плохо обо мне, Клэра, если я допущу тебя делать из виденного тобой какие тебе угодно заключения. Прошу только об одной милости: не говори никому ни слова о том. Я не могу еще высказаться, как хотел бы, через несколько дней ты узнаешь почему и поблагодаришь меня за скромность. А пока не хватит ли того, если я дам тебе слово, что когда придет время открыть мою тайну, то ты первая ее узнаешь и будешь первая, которой я доверюсь?

— Так как ты не оставил моего любопытства без пищи, — отвечала Клэра, улыбаясь, — и вдобавок позволяешь ему питаться надеждами в настоящем, то, кажется, я могу, несмотря на то, что я настоящая женщина, а все же могу обещать тебе все, чего ты желаешь. А в самом деле, Сидни, твой нескромный медальон так приятно рассеял черную печаль, которой ты был причиной, что теперь я буду жить счастливая надеждами и ожиданием, никогда не упоминая о твоей тайне, пока ты сам не дашь мне на это права.

Тут вошел отец, и наш разговор на том закончился. И после обеда его церемонное обращение со мною ничуть не изменилось, да и всю неделю моего пребывания в деревне оставалось одинаковым. Раз утром, когда мы остались с ним вдвоем, я осмелился заговорить о щекотливом предмете, с целью выведать, как мне следует поступать на будущее время, но не успел я намекнуть о своем долгом пребывании в Лондоне, как бы извиняясь в том, как отец тотчас прервал меня:

— Несколько месяцев тому назад, — сказал он холодно и сурово, — я говорил уже вам, что слишком много доверяю вашей чести, чтобы подозревать вас или желать вмешиваться в ваши дела, когда вам хочется сохранять их в тайне. Пока вы не будете иметь полной доверенности ко мне и пока сами не заговорите с полною откровенностью, до тех пор я ничего знать не хочу. Этой доверенности вы теперь не чувствуете, вы колеблетесь, говоря со мной, ваши глаза с плохо скрытым замешательством встречаются с моим взглядом. Еще раз повторяю вам, что я остановлю вас при первом слове пошлых объяснений. Скрытность всегда поддерживается оправданиями, я оскорбил бы вас предположением, что у вас есть важная причина таиться от меня. Вы в тех уже летах, когда ответственность за ваши действия лежит на вас, и вы должны хорошо знать свой долг, как и я знаю свой. Выбирайте же что-нибудь одно: или скажите все, или ничего не говорите.

Сказав это, он оставался еще несколько минут в комнате и потом ушел. Я жестоко страдал от унизительной необходимости скрывать, так что готов был во всем признаться, если б только надеялся высказать это страдание ему, тогда бы он, если б не простил меня, то, по крайней мере, пожалел бы обо мне.

Вот первая и последняя попытка, которую я осмелился сделать перед отцом, чтоб открыть полунамеками и полупризнаниями свойство моей тайны. Что касается до полного и решительного признания, то я уверил себя ложными доводами, что из этого вышел бы самый плохой результат. Много месяцев прошло в ожидании и много еще месяцев оставалось мне ожидать действительного моего счастья, так зачем же не сохранять тайну моего брака как можно дольше? Не гораздо ли лучше удержаться от желания открыть эту тайну отцу, пока" необходимость не вынудит к тому, пока обстоятельства не представят удобного случая?

На отца мой приезд в деревню не произвел никакого действия, я мог бы возвратиться в Лондон на другой же день после прибытия в замок: его мнение обо мне ничуть не изменилось бы, однако я остался на всю неделю для Клэры.

В обществе сестры я был счастлив, но во всяком случае пребывание в замке было очень прискорбно. Эгоистическое желание вернуться к Маргрете, желание, с которым я не мог вполне справиться, холодность моего отца, необходимость сидеть в комнатах, потому что все время погода была дождливая и туманная, — все это вместе, хотя в разной мере, способствовало тому, что жизнь в замке была для меня тяжела. Но кроме всех этих причин я страдал жестоко, чувствуя, что первый раз в жизни стал чужим в отцовском доме.

У нас в доме, казалось мне, все приняло иной вид. Комнаты, старые слуги, прогулки, домашние животные — все, казалось мне, изменилось или утратило что-то из своей собственной физиономии со времени последнего моего посещения. Какую часть замка любил я прежде, та теперь мне совсем не нравилась, я должен был прибегать к тяжелым усилиям, чтобы против желания приниматься за прежние привычки, некогда столь милые мне. Со времени предпоследней осени и зимы, проведенных мной в деревне, поток моей жизни как будто выбрал другое направление и сопротивлялся, по моему произволу, принять прежнее течение.

В конце этой недели мы расстались с отцом точно так же, как и увиделись. Когда я прощался с Клэрой, она ни слова не сказала мне насчет короткого пребывания моего в замке и только напомнила, что мы скоро увидимся в Лондоне. Вероятно, она заметила, какое грустное впечатление произвело на меня это посещение, и потому решилась с веселым видом перенести нашу новую разлуку. Теперь мы вполне понимали друг друга, и это было мне единственным утешением при разлуке с нею.

Тотчас при прибытии в Лондон я отправился в Северную Виллу. Мне сказали, что в мое отсутствие ничего нового не случилось, однако мне показалось, что Маргрета несколько изменилась. Она была бледна, раздражительна и необыкновенно молчалива. Когда я стал ее расспрашивать о том, она объясняла это скукой от невольного затворничества во все продолжение этих туманных и дождливых дней. В других отношениях семейный быт нисколько не утратил своего обыкновенного однообразия: по обыкновению, мистрис Шервин занимала свое место в гостиной, а ее муж по вечерам читал газету в столовой, имея перед собой бутылку старого и ни с чем не сравнимого хереса. Не прошло и пяти минут после моего прибытия, и я снова втянулся в здешние будни, как будто ни на один день не покидал дом. С этого времени я осознал, что где моя жена, там должен быть и мой дом, и не могло уже быть иначе.

Маньон пришел очень поздно вечером с кипой деловых бумаг для совещания с Шервином. Так как я уже уходил домой, то и попросил его выйти ко мне на минуту в столовую, чтобы переговорить со мной. Рука у него никогда не была теплой, но в этот раз она была точно ледяная, так что когда я пожал ее, то и моя рука оледенела. Он поздравил меня с счастливым возвращением и сказал, что в мое отсутствие ничего особенного не случилось, но когда он произносил эти слова, то я впервые заметил легкую перемену в его голосе: он был тоном ниже и самое произношение было гораздо быстрее обыкновенного. Это обстоятельство и притом необыкновенно холодная рука заставили меня спросить его, не чувствует ли он себя нехорошо. Да, он был болен в мое отсутствие. Тяжелая работа, по его словам, утомила его. Потом, извиняясь, что так скоро должен проститься со мной, потому что принес срочные дела, он возвратился в столовую с такою торопливостью, какой я никогда прежде не замечал у него.