Рикошет - Браун Сандра - Страница 8

Она быстро пересекла холл и вошла в кабинет Като, в темноте добралась до стола и включила настольную лампу. От ее света по всей комнате обозначились густые тени, особенно на книжных полках, занимавших всю стену позади рабочего стола.

Она открыла фальшивую полку, скрывавшую сейф, и покрутила ручку, заранее зная, что та не поддастся. Сейф всегда был заперт; даже после трех лет брака Като не открыл ей код.

Вернув на место книги-фальшивки, она сделала несколько шагов назад и оглядела стеллаж целиком. Затем, как обычно, мысленно разбила его на секторы, изучая полку за полкой, скользя взглядом по корешкам книг.

В этой полке могло быть бесчисленное множество тайников.

На другой, расположенной чуть выше ее роста, она заметила книгу, слишком выдававшуюся вперед над краем полки. Она на цыпочках подошла и протянула руку, чтобы выяснить, в чем дело.

— Элиза?

Она испуганно вскрикнула и обернулась.

— Като! Господи, как ты меня напугал.

— Что ты делаешь?

С сильно бьющимся сердцем она достала бриллиантовую брошь из кармана халата, куда предусмотрительно положила ее, выходя из спальни.

«Оно держится на вас только из-за этой брошки ?» Удивительно, отчего память повторила замечание Дункана Хэтчера именно сейчас, когда муж удивленно смотрел на нее в ожидании объяснений.

— Я хотела оставить ее на твоем столе и приложить записку — чтобы ты прочитал утром, перед тем как уйдешь на работу, — сказала она. — Мне показалось, некоторые камни расшатались. Нужно показать брошь ювелиру.

Он вошел в комнату, посмотрел на брошь, лежавшую на протянутой ладони, а потом жене в глаза.

— Ты ничего об этом не говорила.

— Забыла, — многозначительно улыбнулась она. — Ты меня отвлек.

— Завтра возьму ее с собой в центр и покажу ювелиру.

— Спасибо. Она ведь принадлежит твоей семье много лет. Я бы не хотела, чтобы по моей вине из этой броши выпали камни.

Поверх ее плеча он взглянул на полки с книгами.

— Что ты хотела достать?

— А, один том слишком выпирает. Я случайно заметила. Я ведь знаю, какой ты привередливый по части беспорядка в этой комнате.

Он подошел к ней, протянул руку и поставил том юридических статей в один ряд с остальными.

— Да, этот. Должно быть, миссис Берри сдвинула его с места, когда стирала пыль.

— Наверное. — Он положил руки ей на плечи и нежно сжал их. — Элиза, — мягко позвал он.

— Да?

— Милая, если тебе что-нибудь нужно — только попроси.

— Что мне может быть нужно? У меня все есть. Ты очень Щедр.

Он пристально посмотрел жене в глаза, как будто пытаясь разглядеть что-то, скрытое за ее твердым взглядом. Потом еще раз сжал ей плечи и убрал руки.

— Ты выпила молоко?

Она кивнула.

— Хорошо. Пойдем в спальню. Может быть, на этот раз тебе удастся заснуть.

Он пропустил ее вперед. У двери Элиза обернулась. Ка-то по-прежнему стоял за письменным столом и смотрел на нее. В неярком свете настольной лампы резко выделялись тени на его лице, подчеркивая застывшее на нем сомнение.

Потом он выключил свет, и комната погрузилась в темноту.

Глава 3

Для того чтобы играть, Дункану не нужно было освещение.

На самом деле он предпочитал играть в темноте — как будто именно она рождала звуки, а он не имел к ним никакого отношения. Нечто похожее он чувствовал даже при зажженном свете. Стоило ему коснуться клавиш, как в нем пробуждалась иная сущность, жившая в подсознании, проявлявшаяся только в подобных случаях.

— Дункан, это божественный дар, — сказала ему мать, когда он попытался объяснить ей это с помощью скудного словарного запаса маленького ребенка: «Мама, я не знаю, откуда приходит музыка. Это так странно. Просто… просто приходит, и все».

Ему было восемь, когда мать решила учить его музыке. Она усадила его на круглый стульчик, показала до первой октавы и стала объяснять основы игры на инструменте. Тут-то, к их общему замешательству, и выяснилось, что Дункан уже умеет играть.

Он не подозревал об этом своем умении. Когда он вдруг сыграл своим родителям знакомые гимны, то был потрясен даже сильнее их. Дело не ограничивалось игрой мелодий одним пальцем. Он умел аккомпанировать, даже не имея понятия, что такое аккорды.

Конечно, сколько Дункан себя помнил, он всегда слушал, как мама репетирует гимны для воскресной службы, — видимо, так он их и выучил. Но оказалось, что он мог играть и все остальное. Рок. Свинг. Джаз. Блюз. Народные песни. Кантри, вестерн. Классику. Любые мелодии, когда-либо им услышанные.

— Ты играешь по слуху, — пояснила мама, с нежной гордостью потрепав его по щеке. — Дункан, это дар. Будь за него благодарен.

Однако ни малейшей благодарности он не испытывал, напротив, жутко смутился из-за этого «дара». Он считал его чем-то вроде проклятья, умоляя родителей ни перед кем не хвастать и вообще помалкивать про этот его необычный талант.

Конечно же, нельзя было допустить, чтобы это стало известно друзьям. Они бы приняли его за слюнтяя, ботаника, урода от рождения. Он не хотел никакого дара. Он хотел быть самым обычным мальчишкой. Заниматься спортом. Кому нужно умение играть на дурацком пианино?

Родители пытались переубедить его, доказывали, что для человека вполне нормально быть спортсменом и одновременно музыкантом и что зарывать подобный талант в землю — позор на веки вечные.

Но ему было виднее. Ведь это он каждый день ходил в школу, а не они. Дункан точно знал: стоит кому-то пронюхать, что он умеет играть на пианино мелодии, которые неизвестно как оказались у него в голове, и его превратят в посмешище.

Поэтому он твердо стоял на своем. Когда мольбы оказались бесполезными, пришлось прибегнуть к ослиному упрямству. Как-то вечером после ужина, приправленного бесконечным спором о его музыкальном призвании, он поклялся, что, даже если родители прикуют его к пианино цепью, будут морить голодом и запретят мыться, он все равно не притронется к клавишам. И пусть они подумают, каково им придется, когда он, прикованный к пианино, зачахнет от голода и жажды.

Клятва родителей не испугала, но заставить его играть они так и не смогли, поэтому победил он. Сошлись на компромиссе: он играет только для них и только дома.

Домашние концерты ему нравились — хотя он никогда бы в этом не признался. В душе он любил свободно и беззаботно выскальзывающую из-под его пальцев музыку, рождавшуюся в голове.

В тридцать восемь он по-прежнему не мог прочитать ни одной ноты. Партитуры казались ему скопищем линий и закорючек. Но за долгие годы он усовершенствовал и отшлифовал свой природный — и по-прежнему тайный — дар. Если знакомые спрашивали, зачем ему в гостиной пианино, он отвечал: бабушкино наследство. Это была правда.

Он играл, чтобы забыться. Играл просто ради удовольствия, чтобы отвлечься, освободить мозг от суеты, дать ему возможность решить хитроумную задачу.

Как, например, сегодня. Подбросив отрезанный язык, Савич больше никак о себе не напоминал. Лаборатория криминальных исследований Джорджии подтвердила, что язык принадлежал Фредди Моррису, но это нисколько не помогло им связать это убийство с Савичем.

Савич был на воле. И был волен продолжать богатеть на торговле наркотиками, продолжать убивать любого, кто перейдет ему дорогу. Дункан понимал: в этом списке он на очереди. Может быть, его имя даже было помечено красным.

Он старался об этом не думать. Надо было расследовать другие дела, решать другие проблемы. И все же внутри непрерывно свербело: Савич где-то там, выжидает удобного момента, чтобы нанести удар. Теперь Дункан стал более осторожным, держался начеку, ни разу не вышел без оружия. Однако он не испытывал страха. Скорее предвкушение.

Сегодня ночью ему не давало уснуть острое предчувствие каких-то событий. Он пытался унять беспокойство музыкой. Когда зазвонил телефон, он сидел в темной гостиной и играл мелодию собственного сочинения.