Таня и Юстик - Железников Владимир Карпович - Страница 1

Железников Владимир

Таня и Юстик

Владимир Карпович ЖЕЛЕЗНИКОВ

Таня и Юстик

Повесть

В книгу известного детского писателя, лауреата Государственной премии СССР входят новости: "Каждый мечтает о собаке", "Последний парад". "Тани и Юстик", "Чучело". Автор изображает своих героев, подростков, в таких ситуациях, когда надо решать, делать выбор, распознавать зло и равнодушие, показывает, как ребята закаляются нравственно, учатся служить добру и справедливости.

________________________________________________________________

ОГЛАВЛЕНИЕ:

Часть первая. ПЕРВЫЙ РАССКАЗ ТАНИ

Часть вторая. ПЕРВЫЙ РАССКАЗ БАЧУЛИСА

Часть третья. ВТОРОЙ РАССКАЗ ТАНИ

Часть четвертая. ВТОРОЙ РАССКАЗ БАЧУЛИСА

________________________________________________________________

Часть первая

ПЕРВЫЙ РАССКАЗ ТАНИ

Мы приехали сюда в этот небольшой прибалтийский городок вдвоем с папой. Он жил здесь еще до войны. Потом, когда война началась, папа скрывался в доме местного священника, с племянником которого, Миколасом Бачулисом, дружил. С тех пор прошло много лет. Тогда моему папе было пятнадцать, как мне сейчас, а теперь ему уже стукнуло сорок два.

В то далекое время в этом городке погиб мой дедушка, папин папа. Вернее, он не погиб, а его казнили фашисты. И вот ему открывали памятник, поэтому мы сюда и приехали.

Всю дорогу с вокзала до дома священника папа молча вышагивал впереди меня. Он все время оглядывался по сторонам и вздыхал, словно читая забытую печальную книгу. Я ему не мешала, раз у него такое настроение. Шла потихоньку и выбирала места для съемок: на плече у меня висела папина кинокамера. Наконец папа остановился и сказал:

- Костел.

- Вижу, - равнодушно ответила я, потому что ничего особенного в этом старом, почерневшем костеле не заметила.

- Его костел, - сказал папа.

Он сделал ударение на слове "его", и тогда мне все открылось по-другому. Я вспомнила папины рассказы, как он вместе со священником и Миколасом ходил в этот костел и был в нем служкой. Я хотела представить себе папу мальчишкой, который, идя следом за священником, в черном платье, опустив голову, пересекал этот двор. Но у меня ничего не получилось, никак не могла представить папу мальчишкой.

- Город изменился, - сказал папа, - а костел остался прежним. Только липы разрослись гуще.

Мы пошли дальше и наконец остановились около небольшого одноэтажного дома с круглым чердачным окошком. Папа так разволновался, что вынужден был остановиться и закурить, чтобы прийти в себя.

- А в этом доме жили Грёлихи, - показал папа на соседний дом. - Они в нем жили до тридцать восьмого года, а потом уехали в Германию и вернулись вместе с фашистами.

Ясно было, что папа просто тянет время, потому что про этих Грёлихов я давным-давно знала.

Дверь оказалась открытой, и мы очутились в прихожей, из которой, кроме дверей в кухню и комнату, вела узенькая крутая лестница на чердак. Папа потрогал перила лестницы, даже, пожалуй, не потрогал, а погладил, словно это живое существо. Что-то было во всем этом таинственное: и в том, как папа себя вел, и в том, что нас никто не встретил, но дверь была открытой, и эта лестница на чердак.

В комнате за столом сидела женщина и что-то писала в толстой тетради. Она так увлеклась своим занятием, что не слышала наших шагов. У женщины было красивое лицо и светлые волосы, собранные в тугой узел.

Папа поздоровался. Она от неожиданности вздрогнула и встала нам навстречу.

- Извините, - сказала она. - Я не слышала... - и внимательно посмотрела на нас.

- Дверь была открыта, - сказал папа глухим голосом, оглянулся и добавил: - Удивительно.

- В этом доме никогда не закрывают дверей, - сказала женщина.

- Когда-то закрывали, - ответил папа.

- Вы Телешов? - спросила она.

- Он самый.

Она протянула пане руку и сказала, что они давно нас ждали и уже волновались, что мы опаздываем. Потом посмотрела на меня и спросила у папы:

- Это и есть ваша? - и, не дожидаясь ответа, назвалась Далей, женой Миколаса.

- Представьте, догадался. - Папа приветливо улыбнулся, и я поняла по его улыбке, что Даля ему понравилась, еще раз оглядел комнату и повторил свое любимое словечко: - Удивительно!

И я следом за папой оглядела комнату, чтобы понять, что ему в ней показалось удивительным.

Мебель была старая: громадный и тяжелый буфет, широченный диван, обитый кожей, залатанный во многих местах, стол, который занимал половину комнаты, и пианино. А на стене висело распятие - это было, конечно, удивительно - и большой портрет пожилого мужчины с печальными глазами. "Он самый, - догадалась я. - Священник".

Даля предложила нам сесть, и мы все уселись, но, как всегда бывает в таких случаях, чувствовали себя неудобно. И смотреть по сторонам неловко, и разговаривать неизвестно о чем.

- Таня, положи куда-нибудь сумку, - сказала Даля. - Она тебе оттянет плечо.

- Это кинокамера, - ответила я.

Обижать я ее совсем не хотела, но получилось так, как будто я над ней посмеялась, что она не может отличить кинокамеру от простой сумки.

Даля извинилась передо мной за свою неосведомленность и спросила у папы, где наши вещи. Папа ей ответил, что у нас никаких вещей нет, потому что завтра мы уезжаем обратно.

- Так быстро? - удивилась она.

Получилось второй раз как-то неудобно: приехали всего на один день, и я хотела ей объяснить, что мы торопимся, потому что папе должны делать операцию. Но он опередил меня.

- Татьяна спешит, - сказал папа. - В Москву, в Москву, разгонять тоску. (Как он все ловко перевел на меня!) А Миколас скоро придет?

Даля ответила, что скоро. Папа встал и прошелся по комнате.

- Все как прежде, - сказал он. - А ведь прошло больше двадцати пяти лет... Даже, знаете, жутковато.

Даля промолчала. Папа подошел к распятию и взял в руки небольшую по размеру, но толстую книгу, которая лежала на полочке под распятием. Он провел по ней пальцем, обложка была в пыли.

- Мы с Юстиком уезжали на несколько дней, - виновато сказала Даля.

Папа положил книгу на место, подошел к столу, теперь он стоял ко мне спиной, и сказал:

- Наш стол... Вот сейчас откроется дверь и войдет... - Папа повернулся лицом к фотографии священника.

Дале не понравились папины слова, и вообще ей, по-моему, не очень по душе было папино настроение.

- Мистика, - громко сказала она.

Я снова посмотрела на священника. Раньше я себе представляла его совсем не таким.

Когда впервые от бабушки я услышала папину историю, мне было лет пять и я почему-то представила этого священника с бородой, толстым и злым. Но потом, позже уже, папа много раз вспоминал о своей жизни в этом доме, и я узнала, что, во-первых, католические священники не носят бороды, а во-вторых, поняла, что он был добрый, потому что иначе он бы не стал прятать у себя папу.

- Вечерами, если нам не мешали Грёлихи, мы сидели в этой комнате, сказал папа. - Он сидел здесь, - папа кивнул на священника и показал на кресло около письменного столика, - Миколас - на диване, а я устраивался у окна, чтобы вовремя заметить опасность. Правда, я про это никому не говорил, но они сами догадывались. - Папа помолчал, открыл зачем-то книжный шкаф и поводил пальцем по корешкам книг. - Не то чтобы нам вместе было веселее или мы много разговаривали. Мы были похожи на людей, которые на маленькой неуправляемой шлюпке попали в штормовое море... Ждали, и все. Может быть, вместе нам было не так страшно, что ли?

Раньше папа никогда мне это не рассказывал вот такими словами, и я подумала, что именно среди этих вещей, в этой комнате все тогда и произошло. Не странно ли? Стоит дом, в доме живут люди, и сейчас мы с папой приехали к ним в гости, а вещи, которые нас окружают, знают гораздо больше, чем мы, люди. На них, на этих стульях и на диване, сидели те, которых уже нет в живых. Они ходили по этим половицам, ели за этим столом. Мы знаем их историю, но никогда не узнаем, о чем они думали и очень страдали или не очень, боялись немцев или не боялись.