Состоятельная женщина. Книга 1 - Брэдфорд Барбара Тейлор - Страница 76

– Ну, если так, то спасибо, мастер Эдвин, – поблагодарила Эмма и тихонько спросила: – А как себя чувствует ваша мама? Она, правда, не переживает больше из-за всего этого?

– Да нет же, Эмма. Я немного ей почитал, как ты советовала, а потом мы немного поболтали. Она даже пару раз засмеялась, когда я рассказывал ей о своих школьных приятелях и об их проделках. Настроение у нее и в самом деле хорошее, Эмма.

– Хорошо, что так, – произнесла Эмма с чувством немалого облегчения.

Слегка улыбнувшись ему, Эмма занялась привычными для себя делами в спальне хозяйки, продолжая в то же время без обычной робости вести разговор с молодым господином, не сводившим с нее пристального взгляда своих восторженных глаз.

– Так что же случилось с собакой, мастер Эдвин? Вернулся ли ваш брат? Он ведь должен был прийти и рассказать миссис Фарли, как там все закончилось?

– Да, Эмма. Джеральд уже приходил и рассказывал. Только что. Собака еще была жива, но раны были такие страшные, что вряд ли ее можно было бы выходить. Поэтому они ее пристрелили. Вырыли могилу там же, на пустыре, и похоронили. – Он тяжело вздохнул. – Что ж, теперь, по крайней мере, все ее страдания уже закончились. А это же самое важное. Знаешь, Эмма, я не могу выносить жестокости, – доверительно закончил он.

– Я знаю это, мастер Эдвин, – ответила Эмма. – Какой ужас, что она попала в этот капкан, – пробормотала она взволнованно. – Они ведь так опасны, эти капканы, вы согласны?

Прежде чем Эдвин ответил, в дверях спальни появилась Адель в толстом шерстяном банном халате.

– А, вот и ты, Эмма, – сказала она и добавила, взглянув на Эдвина: – Извини меня, мой дорогой, но тебе придется выйти. Мне сейчас надо переодеться.

– Хорошо, мама, – ответил Эдвин, как всегда, вежливо. – Желаю тебе приятного вечера, моя дорогая. – Подойдя к ней, сын нежно поцеловал ее и ласково улыбнулся.

– Спасибо, Эдвин. Я уверена, все так и будет, – улыбнулась в ответ Адель.

На самом деле она вовсе не была в этом уверена. Однако она решила больше не беспокоиться по поводу предстоящего ужина, чтобы не впасть в истерику. Тогда она, чего доброго, может вообще остаться у себя в комнате и не выйти к гостям. Между тем Адель уже надела нижнее белье, и Эмма стала зашнуровывать ей корсет.

– Потуже, Эмма, – вскрикнула Адель и ухватилась за столбик кровати, чтобы удержать равновесие.

– Что вы, миссис Фарли, мэм, если мы еще больше затянемся, то вы же есть ничего не сможете! Да и дышать тоже, – добавила она, глядя на побледневшую хозяйку.

– Смогу, смогу! Не будь такой наивной, Эмма, – добавила она резко. – Я люблю, чтобы талия была тонкой.

– Тонкая или не тонкая, но вы же не хотите за ужином упасть в обморок, миссис Фарли?

Адель еще больше побледнела при мысли о такого рода перспективе, которая вполне могла стать реальностью. Ведь это же будет настоящей катастрофой, если она и на самом деле грохнется в обморок на виду у всех. Адам ни за что не поверит, что это произошло из-за корсета, и припишет другим причинам.

– Ну, может быть, ты и права, – неохотно признала она. – Тогда больше уже не затягивай шнуровку, но и не ослабляй. Слышишь, Эмма? Сейчас в самый раз. И пожалуйста, завяжи шнурок двойным узлом, чтобы не развязался.

– Хорошо, мэм, – ответила Эмма, быстро заканчивая шнуровку корсета. – А теперь, миссис Фарли, займемся волосами. На это всегда уходит столько времени!

Адель между тем присела перед зеркалом, с удовольствием глядя на свое отражение и любуясь им, пока Эмма расчесывала ее длинные блестящие волосы, начиная мучительную процедуру создания прически. То была прическа в стиле Помпадур по последнему слову моды, которую Адель высмотрела в иллюстрированном журнале, где публиковались лондонские и парижские модели. С тех пор, как на прошлой неделе Эмма впервые сделала своей хозяйке эту прическу, та позволила ей вносить в нее собственные элементы, по собственному вкусу. Девушка, опираясь на природные достоинства Адели, стремилась подчеркнуть хрупкость ее лица. К изумлению последней, результаты не только превзошли ее ожидания, но и продемонстрировали настоящее мастерство Эммы.

Эмма зачесала всю массу волос назад, полностью открыв лицо, – то была первая стадия прически, ее фундамент, на котором зиждилось Эммино „строительство”. Она закрутила волосы валиком вокруг головы, закрепив их шпильками, так что тонкие черты лица Адели оказались как бы обрамленными рамкой. Эмма работала искусно и терпеливо, не произнося ни слова и полностью погрузившись в свое занятие. Она даже отступила на шаг в сторону, чтобы полюбоваться делом своих рук, удовлетворенно кивая головой и сияя от удовольствия. Она уже почти все закончила, когда вдруг обнаружила, что у нее не хватает шпилек.

Огорченная Эмма прицокнула языком. Адель посмотрела на Эммино отражение в зеркале и нахмурилась:

– В чем дело, Эмма? Появились какие-то трудности? Сегодня вечером у меня должна быть прическа как никогда.

– Все так и будет, мэм, – успокоила ее Эмма. – Волосы уже лежат изумительно. Но мне нужно еще несколько шпилек для локонов наверху. Я сейчас сбегаю к миссис Уэйнрайт и спрошу у нее. Извините, мэм. Всего одну минутку.

Эмма положила на подзеркальник серебряную с монограммой щетку для волос, сделала небольшой книксен и выпорхнула из спальни.

По полутемному коридору метались расплывчатые тени, а стоявшая повсюду помпезная мебель в холодной полутьме, чуть освещенная дрожащим светом газовых рожков на стене, выглядела чем-то зловеще ирреальным. Комната Оливии Уэйнрайт находилась в дальнем конце коридора; сейчас здесь никого не было, и Эмма бежала всю дорогу не только потому, что ее гнал страх, сколько из-за того, что ей, как всегда, не хватало времени. Отдышавшись секунду-другую, она постучала в дверь.

– Войдите, – произнесла Оливия своим приятным мелодичным голосом.

Эмма открыла дверь и остановилась, по своей обычной деликатности не решаясь сразу же переступить порог. Как всегда, она с тайным удовольствием принялась оглядывать комнату – единственную, которая ей нравилась во всем доме, не считая милой ее сердцу кухни.

Оливия Уэйнрайт сидела спиной к двери перед зеркалом туалетного столика резного дуба.

– Да, Эмма? Тебе что-нибудь нужно? – спросила она, как всегда, любезно, быстро поворачиваясь лицом к вошедшей горничной.

Эмма, улыбнувшись в ответ, сделала шаг вперед, но тут же неожиданно остановилась как вкопанная: без французских румян и пудры, которые она обычно употребляла, лицо Оливии поразило ее своей неестественной бледностью. Бледностью, придававшей ее лицу уставший и даже измученный вид, что усугублялось кроме того непривычно бесцветными, не тронутыми помадой губами. Ее глаза, как два аквамарина, сверкали на бледном лице и казались еще больше и голубее, чем раньше, когда она видела ее накрашенной. Голубизна глаз усиливалась и казалась почти неестественной из-за шелкового халата небесно-синего цвета, в который она была сейчас одета. Ее темно-шатеновые волосы, обычно с особой тщательностью уложенные по самой последней моде, теперь были рассыпаны по плечам, словно бархатная накидка, поблескивавшая в свете настольных ламп.

Эмма, конечно же, понимала, что стоять, вытаращив глаза, – верх невоспитанности, но ничего не могла с собой поделать, настолько она была поражена увиденным. Эта бледность, эти рассыпанные волосы, сверкающие глаза... все так не соответствовало облику нежной и вместе с тем твердой женщины, чье лицо было столь хорошо знакомо Эмме.

Оливия между тем сразу же увидела реакцию Эммы: озадаченная, она сперва с любопытством, а затем с растущим беспокойством устремила на нее свой взор.

– Господи, Эмма, в чем дело? – встревоженно спросила она, держа в подрагивающей руке пуховку. – У тебя такой вид, словно ты увидела привидение. Может быть, ты нездорова, дитя мое? – воскликнула она с необычной для себя резкостью.

Эмма отрицательно покрутила головой, прежде чем наконец ответить.

– Нет, нет, миссис Уэйнрайт. Со мной все в порядке. Так что, пожалуйста, не беспокойтесь, мэм. А если у меня немного... странный вид, прошу меня извинить. Я просто... – Эмма запнулась, не зная, как объяснить свою реакцию, которая наверняка должна была вызвать у Оливии чувство удивления – ведь в прошлом горничная ни разу не вела себя столь неподобающим образом.