Фарс, или Долой одиночество ! - Воннегут-мл Курт - Страница 14

Так-то вот.

Что было в бумагах?

Насколько помню, там предлагался способ, как найти квадратуру круга. Был утопический план создания в Америке искусственных разветвленных семей. В плане указывалось, что достаточно всем людям дать новые средние имена, и тогда те, кому достанутся одинаковые имена, автоматически станут родственниками.

Что еще? Да, была там критика эволюционной теории Дарвина и эссе о природе гравитации, в котором мы приходили к заключению, что притяжение в древности носило неустойчивый характер.

Помню, была запись, в которой мы не соглашались с привычкой чистить зубы теплой водой, как будто это не зубы, а тарелки, кастрюли и миски.

Так-то вот.

Спрятать записи в урну решила Элиза. Элиза же собственноручно захлопнула крышку. В тот момент наши головы не соприкасались, поэтому то, что сказала Элиза, полностью исходило от нее: "Простись навеки со своим разумом, Бобби Браун".

"До свидания", - сказал я.

"Элиза, - сказал я, - почти во всех книгах, которые я читал, говорилось, что самое важное в жизни - это любовь. Кажется, пришло время сказать, что я тебя люблю".

"Валяй!" - сказала Элиза.

"Я люблю тебя, Элиза".

Она нахмурила брови и минуту стояла, задумавшись.

"Нет, - наконец сказала она, - мне это не по душе".

"Почему?"

"Как будто ты нацелил ружье мне прямо в затылок. Это способ заставить человека сказать то, что, может быть, он и не думает. Разве у меня остается возможность ответить что-либо кроме: "Я люблю тебя тоже!"

"Значит, ты не любишь меня?" - спросил я.

"А разве можно любить Бобби Брауна?" - ответила она.

20

На следующее утро к завтраку Элиза не вышла. Она оставалась в своей комнате до тех пор, пока я не уехал.

Вместе со мной в огромном мерседесе, управляемом шофером, уезжали родители. Я был их надеждой на будущее. Я умел читать и писать.

Мы еще не выехали за пределы яблоневого сада, а уже вступила в свои права забывчивость. Этот защитный механизм начинает действовать, если на человека обрушивается непосильное горе. Как педиатр, я уверен, что подобный механизм есть у любого ребенка.

Казалось, где-то позади осталась сестра, которая была не так умна, как я. У нее было имя. Ее звали Элиза Медлен Свеин.

Учебный год в моей школе был специально построен так, чтобы нам не приходилось возвращаться домой. Я ездил в Англию, во Францию, в Германию, Италию и Грецию. Я бывал в летних лагерях.

Наконец все пришли к заключению, что, хотя я явно не гений и не способен на большую оригинальность мышления, но все же умственные способности у меня выше средних. Я проявил усидчивость и послушание, я научился извлекать умные мысли из гор галиматьи. Первый за всю историю существования школы я сдал выпускные экзамены. И сдал так успешно, что мне предложили дальше учиться в Гарварде. Голос мой еще не окреп, но я принял предложение.

Родители гордились мной. Иногда они напоминали мне, что где-то есть сестра, которая ведет полурастительный образ жизни. Ее поместили в дорогое заведение для людей подобного сорта.

От нее осталось одно имя.

Папа погиб в автомобильной катастрофе, когда я учился на первом курсе медицинского факультета. Он возлагал на меня достаточно большие надежды и поэтому оставил своим единственным наследником.

Вскоре после этого печального события меня навестил в Бостоне толстенький с бегающими глазками адвокат. Его звали Норман Мушари младший.

На первый взгляд, история, которую поведал мне Мушари, была бессвязна и не имела никакого отношения к делу. Это была история женщины, которую на долгие годы упрятали в заведение для слабоумных.

Он говорил, что она наняла его, чтобы возбудить судебное дело против родственников, а также против пресловутого заведения за нанесенный моральный ущерб. Она также требовала немедленного освобождения и возвращения причитавшейся ей доли наследства, которой ее лишили незаконным образом.

У нее было имя. Вы, конечно, успели догадаться. Звали ее Элиза Меллон Свеин.

21

Много лет спустя мама скажет о лечебнице, в которую запихнули Элизу, как ненужную вещь на склад утильсырья: "Знаешь, лечебница-то была не из дешевых. Каждый день пребывания обходился нам в двести долларов. И потом, ты ведь должен помнить, Уилбер, как настоятельно просили врачи, чтобы мы держались подальше?"

"Конечно, мама, все именно так и было, - сказал я и простодушно добавил: - Я забыл".

В те времена я был не только тупым, но и ужасно самоуверенным Бобби Брауном. Учился я на первом курсе медицинского факультета, мои половые органы были ничуть не больше, чем у детеныша полевой мыши. А я уже вступил во владение огромным особняком на Бикон Хилл.

На занятия в институт и обратно домой меня доставлял шикарный "ягуар". В те дни я выработал свой неподражаемый стиль одеваться. Я одевался приблизительно так, как мог бы одеваться шарлатан от медицины времен, скажем. Честера Алана Артура. Я не изменил этой привычке", даже когда стал президентом Соединенных Штатов Америки.

Каждый вечер в моем особняке устраивались вечеринки. Я сам выходил к гостям обычно не больше, чем на пару минут. Во время этих явлений народу я неизменно потягивал пеньковую трубку с гашишем. На мне был изумрудно-зеленый муаровый халат.

Однажды, во время вечеринки, ко мне подошла миловидная девушка и сказала: "Какой ты безобразный! Ты самый сексуальный мужик, которого я встречала".

"Знаю, - ответил я. - Знаю, знаю".

Мама частенько гостила в моем доме на Бикон Хилл, где для нее были отведены специальные апартаменты. Я тоже часто бывал у мамы в ее доме в Заливе черепах.

Да, вот и репортеры осаждали нас и в Бикон Хилл, и в Заливе черепах. Не давали они нам покоя после того, как Норман Мушари младший вызволил Элизу из лечебницы.

Поднялось ужасно много шума.

Шумиха устраивается каждый раз, когда какой-нибудь мультимиллионер плохо обращается со своими родственниками.

Было очень неловко. Впрочем, этого и следовало ожидать.

Мы еще не виделись с самой Элизой. Нас не соединяли с ней по телефону. Но каждый день в печати появлялись обидные и справедливые слова, которые Элиза бросала в наш адрес.