Друзья поневоле - Волошин Юрий - Страница 5

Сафрон отошел, недовольно кхекая. Его набожная натура не позволила перечить сыну. Он и Петра воспитал в почитании Божьих заповедей и теперь понимал, что спорить бесполезно, а может, и не нужно. Поэтому сказал:

– Ладно, сынок. Пусть будет по-твоему. В Колмовском оставим, да и покойника пусть отпоют. Все ж христианская душа была. По-христиански и поступить надо. Ну, что, Пахом? Справился? – это он обращался уже к конюху. – Тогда поспешим, а то ненароком опять погоня объявится. Трогай, Петруха.

Глава 3

Враги

Укутав раненого полостью и не слушая его ругани, беглецы тронулись в путь. Лошади трусили мелкой рысью, Петька жался к краю саней, боясь задеть татарина. Кузьма скакал рядом, ведя в поводу татарского коня. Все молчали, погруженные в свои невеселые мысли.

– Петька, – обратился к мальчишке Кузьма, которому, видимо, надоело молчание, – слышно было в городе, что царевы служивые рыскают всюду по нашим землям. Что скажешь на это?

– А чего говорить? Худо дело, раз так. Скажи тятьке.

– Да вот же и я так же мыслю. А может, татарин чего скажет, а? Эй, нехристь, что слышал у себя в стане про такое?

Раненый сверкнул глазами, но ответить не пожелал. Кузя обиделся.

– Ишь как гордыня наружу прет! Молчишь? У, басурман поганый! Мало вы на нашей землице еще при Батые горя пораскидали, так теперь царю-душегубу службу несете собачью.

– Молчи, шайтан неверный! – прошипел довольно громко татарин, и по голосу было слышно, что боль ему переносить тяжело. – О Аллах! Ты всемогущий, милосердный! Покарай непокорных, свалившихся на мою голову. Аллах акбар!

– Вот как загнул, татарский пес! – Кузьма даже немного развеселился. – Послушать, так ангелочек небесный лежит тут, а, Петька?

– Да оставь его, Кузя. Мучается ведь парень. Да и у меня душа не на месте. В монастыре попрошу отпущения грехов. Смутно у меня на душе, грех гложет.

– Какой грех? Ты что! Он же вражина лютый. Не стрельни ты, так они нас не пощадили бы, это уж как пить дать. И не тужи, парень. Ты доброе дело сотворил, и монахи с радостью отпустят твои грехи.

– Пусть будут благословенны твои слова, Кузя.

– Эка ты наслушался дядьку свого, преподобного Силантия, Ивана в миру. Видать по всему, он тебя тоже в монахи зазывал, а?

– Может, и зазывал, однако книжки давал читать, а из них я много чего интересного узнал. Жаль дядьку Ивана. Смирный был человек.

– Да весь ваш род смирный. И зачем сила непомерная вам Богом дадена? Мне бы такую…

– Да зачем она тебе? Бог и тебя не обделил.

– Не скажи, Петька. Сила, она завсегда пригодится. Однако монастырь уже виднеется. Поспать бы на сене, а того лучше на печи. Как ты, Петр Сафронович? Не отказался бы?

– Не отказался бы, Кузя. Дрема одолевает. Больно страшная ночь нам выпала. Притомился я.

Впереди справа чернела громада Колмовского монастыря. Потянулись низкие стены и редкие башенки. Впереди распоряжался Сафрон, и кони направились к низким воротам. Сани остановились, люди долго колотили ногами в тесовые доски ворот. Псы подняли лай и носились вдоль стены, скребли в остервенении когтями ворота.

Наконец заспанный голос спросил:

– Кого Господь послал? Добрые ли люди или злодеи?

– Добрые, добрые, – голос Сафрона звучал сдержанно, но настойчиво. – Отвори, брат, пусти к игумену. Дело есть неотложное. Из Новгорода мы.

– Э, милые, брата игумена уже отпели вчерась. Отдал Богу душу. Не выдержало горемычное сердце такого злодейства. Похоронили уж.

Запоры заскрипели, зашуршали, со скрипом отвалилась створка ворот, и беглецы наконец въехали во двор. Тут, оказывается, жизнь продолжалась. Монахи сновали со свечами, слышались голоса, молитвенное пение, бормотание. Кузьма спросил смиренно:

– Что тут у вас, Божий человек?

– Да вот, отпеваем мучеников. Утопших да побитых, что в реке выловили за день. Весь день вчерашний валом валили мертвецы. Многих упустили, да и то сказать, многих и отловили. Теперь вот отпеваем, – маленький хромой послушник шмыгнул мокрым носом, утерся рукавом грязной рясы и пошел доложить по начальству.

Вскоре пришли монахи, начались переговоры. Временный настоятель, брат Пафнутий, никак не соглашался оставить на ночь беглецов.

– Да простит меня Боже, но боязно мне, да и братию жалко. Ведь погубит нас всех царева свора опричников. Аки волки несытые рыщут по округе. Как-то вы вырвались из города? Сказывают, никого оттуда не пущают.

– Так мертвеца везли в монастырь, – ответил Сафрон. – Его-то надо отпеть и похоронить, или как? Да вот хоть бы отрока раненого оставить вам на излечение, лекарь какой ведь сыщется тут?

– Лекарь-то сыщется, а вот на ночь вас не могу принять. Уж больно время лихое, Господи, прости и защити рабов Своих. Брате Акакий, побеги за лекарем, братом Тимофеем. Он в этом зело добре разбирается.

Факелы осветили сани, настоятель глянул на мертвеца, закоченевшего и почти голого, покрестился, поохал и перешел к саням Петра. Поглядел на раненого, отпрянул и молвил вдруг встревоженно и зло:

– Нехристь? Татарин? Откуда он у вас? Господи, оборони и помилуй! – и неистово закрестился. Остальные зашептались, осеняя себя крестным знамением. – Ответствуй, Сафрон Никанорыч. Как на духу!

– Да что тут поделаешь, святой брате. Скрывать мне нечего. Сынок мой стрельнул в него, как тот на нас напал. Погоня была. Еле отбились, а татарин этот на сани свалился. Нога у него прострелена. А сынок боится, что грех этот на нем останется навечно.

Тут Петька бухнулся настоятелю в ноги и пропищал страдальческим голосом:

– Брате святый! Бес попутал меня. Рука сама свершила злодейство. Не хотел я! Отпусти мне мой грех, Богом прошу. Тяжко мне!

– Встань, отрок. Говоришь-то ты как по-церковному. Откуда это?

– Дядька у него монахом был в Антониевском монастыре, да вчера скинули его с моста душегубы царские. Здорово они ладили друг с другом, сын и перенял речь от брата моего, царствие ему небесное, – Сафрон осенил себя широким крестом и поклонился черневшей невдалеке церкви.

– Успокойся, брат мой, – сказал настоятель. – Вины на тебе нет. То рука Божья тобой водила. Отпускаю тебе все грехи, аминь.

Петька поцеловал холодными губами руку монаха, поднялся с колен и перекрестился. Лицо его теперь прямо-таки светилось благостным умиротворением.

– Брате святый, кликали? – это прибежал маленький бородатенький монашек с холщовым мешком в руках.

– А, брат Тимофей. Да вот не знаю, как и быть. Тут татарин с раной в ноге, а добрые люди просят помочь ему. Да ведь нехристь он.

– Брате святый, – подступил к нему Петька, – не откажи. Это же мой грех, и его надо отмолить, хоть ты и отпустил мне его. Не откажи в милости!

– А и то, брат Пафнутий, – произнес лекарь Тимофей. – Все под Богом ходим, авось и нам добро зачтется. Христос велел всем оказывать милость и прощать даже злодеям своим. Дозволь, я гляну.

– Ладно, несите его в келью. Да нет, постойте! Басурман же, в конюшне его осмотри, да гляди пожару не устрой!

Пахом взял коня за повод и повел в указанном направлении. Рядом плелся Петька, держась за оглоблю. Сафрон сказал негромко:

– Кузьма, Пахом, задайте-ка коням овса малость, пока там лекарь будет татарина смотреть. Видно, придется нам дальше путь держать. Слышал, опричники рыщут вокруг. Схорониться надо в лесу, а там видно будет.

– Слушаю, хозяин, – ответил Пахом, и вскоре послышалось аппетитное хрумканье лошадей. Кузьма заботливо обтирал конские крупы пучком сена, охлопывал их.

А в сарае брат Тимофей заголил ногу татарина, поцокал языком, похмыкал в бороду, пощупал рану, уже опухшую, и молвил:

– Терпи, басурманское дитя!

Татарин натужно стонал, силясь удержать в себе адскую боль.

– Кость цела, а мясо заживет, коли на то будет Божья воля. Не ходил бы ты в чужие земли, не мучил бы людишек наших, так и здрав бы жил.

Монах снял ремень, стянувший верх бедра. Татарин корчился на рядне, а лекарь сноровисто готовил снадобья.