Небо и корни мира - Тулянская Юлия - Страница 33

– Миссоро – жезлоносец? – спросил он с удивлением.

– Я ношу знак Святого жезла, – подтвердил рыцарь. – Я Клевен из Анвардена, служитель ордена. Мой орден хранит закон и порядок в мире. Нынче настали тревожные дни. Умножились знамения. – Клевен не развернулся сам, но его правая рука безошибочно указала в сторону старого вулкана, который был виден из окрестностей Тиндарита отовсюду; с недавних пор этот мертвый, казалось, вулкан начал дымиться. Клевен опустил руку. – Земля порождает нечисть, а подлые сердца – клевету на Небесный Престол, – теперь рука Клевена указывала в сторону Гренислао. – Своими речами ты служишь сыну погибели.

«Он совсем неплохо говорит по-нашему, только очень уж книжно», – отметил про себя Гренислао.

Грено до сих пор не видел таких, как Клевен. Но про орден Жезла уже ходили толки. Орден получал особое положение в странах, где действовал. Рыцари Жезла отказались от охраны со стороны закона. Убийство жезлоносца не подлежало суду. Но и жезлоносцы имели полную свободу преследовать врагов веры, которые вправе защищаться как хотят. Похоже, Тиндарит только недавно предоставил западным рыцарям эти права.

– Философия никому не служит, миссоро Клевен, – сказал Грено. – Река не служит тем, кто из нее пьет. Позволь спросить, ты разыскивал меня или просто пришел побродить на взморье?

– Я искал тебя, – произнес жезлоносец.

– Для чего? – все еще не понял Грено, с интересом разглядывая этого чудака.

– Право Жезла – искоренять зло и непокорство по всему лицу земли. Тиндарит, – жезлоносец махнул рукой в сторону видневшегося со взморья города, – всегда был нечестивым местом. Здесь зарождались в древности еретические учения. Он питал их, как кормилица, и много змей расползлось из этого гнезда. Но теперь я кладу этому конец. Я принес тебе кару свыше, философ.

Шум прибоя перекрыл короткий звук, с которым меч Клевена покинул ножны.

Грено вздрогнул и вскинул брови:

– Ты что, убить меня хочешь?

Он читал, как убивали древних мыслителей, но не ожидал, что и на него кто-нибудь смотрит так, как когда-то смотрели на них.

– Я приговариваю тебя к смерти именем своего ордена.

Грено вскочил на ноги. Жезлоносец сделал быстрый шаг к нему: он боялся, что южанин кинется бежать. Но Грено только заслонился рукой:

– Постой.

Жезлоносец послушался.

– Подумать только… – обескураженно проговорил Гренислао. – Я… не ожидал…

Он огляделся и развел руками:

– Пойдем ближе к морю?

Жезлоносец не возражал.

Идти было недалеко. Жезлоносец и Гренислао шли рядом. Меч Клевен снова вложил в ножны. Шагал он широким шагом, глядя вперед, и лицо его было неподвижным. Чем ближе они подходили краю моря, тем сильнее делался ветер.

– На прощанье я задам тебе вопрос, миссоро Клевен. Есть старая богословская шутка: может ли всемогущий бог создать камень, который сам бы не в силах оказался разрушить? Ты, конечно, слышал ее. А хочешь, я покажу тебе этот камень? – на ходу Грено нарочно разворошил ногой гальку. – Тут сколько угодно таких камней. Бери горстями. Что если Обитаемый мир – весь такой камень? Почему нет? Разве ты знаешь, кто такой Вседержитель? Всемогущий, всеведущий, всеблагой господин мира? Ну, миссоро Клевен, это он сам так говорит… Если бы Князь Тьмы наконец взял власть над миром, думаешь, он не стал бы называть себя Вседержителем?.. Самое интересное в жизни, что никогда ничего наперед не знаешь.

Жезлоносец немного отстал. Под его тяжелыми сапогами скрипела галька. Грено, увлекшись, не расслышал, как Клевен вытащил меч. Впрочем, может, это громкий шум прибоя заглушил лязг стали.

– Я думаю…

Клинок варда с силой вошел ему слева под ключицу, философ осекся и без стона упал. Клевен отер выступивший на лбу пот. Они еще не дошли до моря; лежащего за грядой камней, над которой мелькали чайки. Жезлоносец бросил последний взгляд на упавшее поперек каменистой тропы тело и на выброшенную вперед руку, которой Грено недавно жестикулировал. Ладонь успела сжаться и захватить горсть мелкой гальки. Вард дал философу умереть внезапно, без того, чтобы смотреть в глаза своей смерти.

Кресислав сидел в шатре на медвежьей шкуре, задумавшись и уронив голову на грудь. Богоизбранный князь Даргородский Кресислав! Старая мать умоляла его: «Не езди на север, не воюй с богоборцем, он тебя убьет, и звери полевые будут глодать твои кости. На кого ты меня покидаешь? Для кого я тебя растила?» «Ты лучше радуйся, мать, – сказал Крес. – Я буду воевать против богоборца, и себя спасу, и для тебя место у Престола завоюю».

Он был в самом деле княжеского рода – по деду, байстрюку тогдашнего даргородского князя, которого отец отправил в изгнание за неуправляемый буйный нрав. Изгнанный род вместе с горсткой сторонников обосновался в Анвардене, остепенился и честно служил западным лордам. А нынче о Кресиславе вспомнил сам король Неэр: «Ты должен восстановить благородную кровь на даргородском престоле».

Кресислав прилег на шкуре, сунув под голову кулак. Король дал ему небольшое войско и опытных советников, чтобы потомок даргородских князей мог взбунтовать народ против богоборца. «Подними людей на борьбу против чудовища, – сказал король Неэр, принимая княжича у себя. – Ты последний потомок своего рода, как и я. И ты – мой рыцарь и вассал. Люди, которые пойдут за тобой, оправдают себя в глазах Небесного Престола, потому что будут сражаться за честного князя и за благословленный небом венец. Вырви их из-под власти сына погибели».

Кресислав повернулся на медвежьей шкуре, вздохнул. Ивор спал на боку, лицом к стенке шатра. Кресислав с досадой нахмурился: «А этому хоть бы что… Кажись, друг, побратим рядом, а поговорить не с кем. Оруженосец тоже… Коня-то своего почистить я и сам сумею, руки не отвалятся, а чтобы в трудную минуту было с кем словом перекинуться – этого не дождешься. А матушка еще говорит: пожалей его, он сирота. Меня бы кто пожалел? Неспокойно что-то на сердце, а пойми от чего!.. Драки не боюсь, если столкнемся с дружиной богоборца, может, и повеселее будет».

Сумрачно глядя на спящего, Кресислав думал: «Или разбудить?..» Но гордость не позволяла ему будить Ивора, чтобы пожаловаться на прихватившую сердце тоску. Вот когда бы тот сам расспросил!..

Еще дед Ивора служил Кресиславову деду: был у него стремянным. Оставшийся сиротой, сам Ивор вырос вместе со своим ровесником Кресом: ему с детства было предназначено стать слугой и соратником более знатного друга. Такой слуга-друг был почти ровней княжичу, говорил с ним без обиняков, ел за одним столом. Часто они и братались между собой, так что княжич становился старшим, а его стремянный – младшим названным братом.

Стремянный с княжичем не были похожи ни в чем. Ивор – красивый, стройный, молчаливый юноша. Крес, наоборот, молодецкого сложения, с выразительно суровым лицом, с густым пухом бороды на щеках и на подбородке. Ивор – терпеливый, скрытный, а Крес – открытый и вспыльчивый. Они оба, хотя родились в Анвардене, держались даргородских обычаев. Только на людях говорили на наречии вардов и одевались на их лад; дома носили такие же длиннополые рубашки, как дед. В небольшом имении под Анварденом, в котором жили изгнанники, даже слуги были из семей тех, кто когда-то вместе со своим несчастливым хозяином покинул родину.

Но Кресислав не любил Даргород. Ему стыдно было перед молодыми вардами, что он ведет род из того же народа, что и богоборец. Его попрекали этим: Крес слышал от сверстников, что он – «отродье северных болот», «Враг Престола» и «богоотступник». Парень все время отдавал охотничьим и воинским забавам и надеялся, что его в конце концов будут бояться задевать. Варды не трусы, но кто же посмеет просто так сцепиться с варваром, который зимой один на один ходил на медведя с копьем, которое он называет рогатиной? Ивор, правда, сопровождал Кресислава на охоте, но потомок княжича-байстрюка велел ему не мешаться.

Ивор грустил молча, замкнуто и на отчаянные выходки не был горазд.