Великое Лихо - Волков Сергей Юрьевич - Страница 50

Шык и Зугур, который уже вполне освоился с положением старшего среди пятерки спутников волхва, сидели в Гостевом Покое, разложив на столе камешки, веточки, кусочки кожи и меха.

- Коней, по два на каждого - десяток и ещё четыре! - говорил волхв, и Зугур откладывал четырнадцать камешков в сторону - есть.

- Шатров больших меховых теплых - три!

Три кусочка оленего меха легли к камешкам - и это приготовлено.

- Ночевники - каждому по одному, и два в запас!

Шестнадцать беличьих хвостиков улеглись возле олених лоскутков.

- Плащи меховые...

Волхва первал возникший в дверях Луня. Не раздеваясь, он плюхнулся на лавку у стола, жадно глотнул из глиняного, украшенного лепкой кувшина молока и, покосившись на Зугура, выпалил:

- Капище там! У подножия горы, за сосняком! Людей там режут, сердце на камень кладут!

- Э... Погоди-ка, Лунька! - волхв отложил в сторону записанный на мягкой восковой таблице перечень дорожных припасов и снаряжения, легонько хлопнул ученика по лбу, отчего Луня в миг обмяк, тут же вскинулся вновь, но уже спокойный.

- Давай теперь все по порядку! - сказал Шык. Зугур встал, собираясь уйти, но волхв махнул рукой - останься, послушай!

Луня долго и с подробностями рассказывал, как он скрадывал кабаргу, как она убежала, учуяв чужой запах, как Луня пошел на этот запах, нашел капище, и что он там увидел. Закончив свой рассказ, ученик волхва снова глотнул из кувшина и тревожно поглядел на Шыка:

- Ну что, дяденька? Кто ж это такие?

Волхв нахмурился, повернулся к Зугуру:

- Позови-ка, вой, хозяина своего, тут его знания нужны, я-то с этим Сва-астиком не встречался покуда!

Вед пришел не скоро - Шык успел повыспросить у Луни все до самого последнего камушка из того, что он запомнил у Кровавого Камня, прежде чем за дверью послышались шаркающие шаги, и в Гостевой Покой вошел арский маг. Он поклонился родам, сел и выжидающе посмотрел на волхва.

Шык рассказал Веду про найденное Луней капище, подробно описал все приметы и особенности, и в конце поросил:

- Вразуми нас, о Вед, что за нечисть свила себе гнездо на арской земле?

Маг опустил глаза и тихо сказал:

- Ты просишь вразумит себя, о Шык, добровольно отдавший Костяную Иглу... Но вчера ты не просил меня об этом, ты сам принял решение, и я не в силах был не помочь тебе, ни препятствовать.

Голос мага постепенно наливался силой и горечью, кулаки сжались, а глаза вспыхнули гневным огнем:

- Я знаю, что твоя вера в меня, о Шык, вчера порушилась, и не считаешь ты меня боле своим наставником, как раньше. Но пойми, стар я, слишком стар, и мог быть сильным духом лишь до той поры, пока к советам моим и деяниям прислушивались и присматривались! Ныне же правитель Ар-Зума не нуждается во мне, моя мудрость ему в тягость, а у меня самого недостает духу, чтобы открыто выступить против сил, которые пробрались даже в мой собственный дом, и рушат мною созданное и выстраданное. Да и что могу я дать тебе, о Шык, если наступает новое время, и в нем и тебе, и отроку, что следует за тобой, есть место, а мне - нет?! Ты настолько уверен в себе, что легко расстался с символом собственной магии, добровольно отдал его в чужые руки, а я не в силах расстаться даже с малым предметом из своих вещей, ибо дороги они мне, но не как вещи, а как часть самого меня...

И ещё хочу сказать я, о Шык - горькая обида и тоска душит меня. Ты выступаешь на борьбу с тем, с чем сам я мечтал схватится, что изучал и познавал, о чем размышлял долгие годы... Но вот пришло время решительных действий, и у меня не оказалось сил, не хватило решимости, а ты даже не посчитал необходимым прислушаться к моим словам, ты разогнал моих слуг, взяв с меня обязательство не отказывать тебе, и ты уходишь, бросая меня одного в этой каменной Башни, которая скоро, скорее всего, станет моей гробницей...

Но тебе понадобилась моя помощь, ты все же просишь меня поделиться занием, и я снова не знаю, как мне поступить, ибо я более не наставник твой, а ты - не ученик, каким был долгие годы, даже живя далеко от моего дома...

Вед замолчал, руки его разжались и длинные бледные пальцы легли на темное дерево стола, словно перья мертвой птицы. Луне вдруг стало жаль мага - гордыня и старость побороли этого мудрейшего и могучейшего из живущих ныне чародеев, и что теперь его ждало - одинокое прозябание в холодной Башне, пустая жизнь на краю смерти в ожидании Великой Беды?

Шык, молча выслушавший все слова Веда, наконец заговорил сам, но он не извинялся, и не стал бросать магу в лицо ответные обвинения в слабости и трусости. Он просто повторил:

- Вразуми нас, о Вед, что за нечисть свила гнездо на арской земле?

Вед, не поднимая глаз, глухим голосом начал говорить:

- Знак Сва-астик пришел из глубокой древности. Предки наши знали его, и предки предков их предков. Говорят, знания о нем они принесли с собой ещё со своей прародины за Ледяным хребтом, ибо впервые столкнулись с Карающим Огнем, когда гора Меру окуталась клубами дыма и из вершины её вырвались потоки расплавленного камня. А потом пришел холод и снег, и Сва-астик стал знаком Первой Беды, знаком власти природы над людьми. Еще тогда, в незапамятные времена, нашлись такие, что решили убивать себе подобных, чтобы умиловистить Карающий Огонь, и они поили Сва-астик кровью, и отдавали ему в пищу горячие человеческие сердца. Видимо, их потомки пронесли сквозь время веру в Карающий Огонь, и сейчас эта вера подняла голову и вновь появились на земном лике Кровавые Камни. Будора, гонца, что по моей просьбе отправил к тебе, о Шык, правитель Бодан, постигла, скорее всего, та же участь, но не люди, а нелюди подкараулили его, возможно, те же зулы, что прятались под обличием человеческим и вели слежку за Великим Ходом на закате от Серединного...

Еще знаю я, что служившие Карающему Огню в стародавние времена наносили на себя знак его, и по этому знаку узнавали друг друга. У них считалось, что тот, кто идет на смерть во имя Сва-астика, кто напоит своей кровью Карающий Огонь, кто отдаст вместе со своим сердцем ему свою душу, сам станет частью его силы, частью природы. Все, более я ничего не ведаю...

Вед встал, и медленно пошел к двери. Роды молчали. Маг уже приоткрыл тяжелую дубовую створку, но на пороге вдруг оглянулся и спросил прерывающимся голосом, словно превозмогая самого себя: