Амулет (Потревоженное проклятие) - Волков Сергей Юрьевич - Страница 76

В дверь просунулся темный, продолговатый предмет, я не успел его подхватить, и он шлепнулся на пол. Батон! Еще теплый, свежий батон с хрустящей корочкой! Я впился зубами в душистую мякоть, а Паганель, наблюдавший за мной сквозь окошечко, усмехнулся. Потом он ушел, а в сыром воздухе надолго завис запах дыма из его трубки…

Насытившись хлебом, я еще раз глотнул воды, засунул остатки батона за пазуху, сел на свое обычное место — спиной к двери, и только тут до меня дошел страшный смысл Паганелевых слов. Слепцов погиб! Вместе с ним погибли молодые, наверняка хорошие ребята! Да тот же Леонид, что был у меня седьмого, вполне мог оказаться под этим завалом! Я представил его простое, совсем юное лицо, вдавленные очки, землю в волосах — и мне стало плохо! А все из-за этих проклятых сокровищь! Что там болтал Паганель про важную весть? Хрена он дождется! Никто не приедет сегодня к его дому, никто не притащит ему пахнущие мертвечиной золотые побрякушки! Тю-тю, мон шер!

Я злорадно улыбнулся, достал из пачки заботливо заныканый окурок половину последней сигареты, прикурил, сделал три глубокие затяжки, и снова «забычковал», отложив до следующего раза — кто знает, может быть это моя последняя в жизни сигарета?

Я представлял Паганеля, который где-то, в каком-нибудь условленном месте ждет машину с Судаковым, потом звонит в «Залп», узнает, что «Камаз» вернулся пустым, без Судакова, и без охранника, фамилия которого, кстати, Воронцов, сопостовляет факты и… Эх, Саня Пеклеванный, рыжий черт, как бы тебе не досталось в этой заварухе!

Ну, допустим, не сегодня, так завтра Паганель действительно сообразит, что к чему, узнает, что Судаков заболел, поймет, что потерял подельничка, допустим, даже узнает, что груз тайно выгружен у меня на квартире! Значит, он наведается ко мне, — а там Борис! Или нет, Борис наверняка уже все рассказал ФСБ, сдал им находки, и Паганеля возьмут при попытке взлома моей квартиры!

Я прикидывал и так, и эдак — в любом случае сидеть мне осталось ну максимум еще сутки-двое! С водой и остатками батона я надеялся продержаться, конечно, если только все пойдет так, как я себе представил! Ну, время, ну тянись быстрее!

Утолив жажду и голод, я воспрял духом, пару раз с улюлюканьем гонял крыс в темноте, стараясь пинками отшвыривать тварей к норам, где на покалеченных зверьков сразу набрасывались их же сотоварищи…

Так прошло много времени, наконец я утомился, и устроился отдыхать. Сон сморил меня, но ничего ужасного мне не приснилось — спал я удивительно спокойно…

Проснувшись, я доел хлеб, сделал несколько глотков из бутылки — воду надо было экономить. Неожиданно за дверью снова послышались шаги. На этот раз я не стал колотиться в холодное железо и кричать, а молча вслушивался. Сомнений быть не могло — это Паганель. Меня прошиб холодный пот — он избежал всех представленных моим воображением ловушек, и теперь идет, чтобы убить меня! Ну что же, иди, иди, сука! Мы еще посмотрим, кто кого! Я притаился в углу, справа от двери, намереваясь молчать до тех пор, пока Паганель не войдет в камеру. Тут-то я и брошусь на него!

За дверью слышалась какая-то возня — словно по полу тянули что-то длинное. На этот раз Паганель не рассыпался в притворных любезностях загремел ключ в двери, луч фонарика через окошко обшарил камеру, дверь распахнулась, и прежде чем я прыгнул, мне в лицо грохнул выстрел из выставленного из-за косяка пистолета!

Вонючий газ тугой струей ударил мне по глазам, сразу стало нечем дышать, шею словно сдавили холодные жесткие руки, колючий шар застрял в горле. Я дернулся, взмахнул руками, падая вперед, и потерял сознание…

Черные и красные полосы плыли перед моими глазами, свивались в кольца, переплетались, скручивались — и вдруг я увидел амулет! Глаз в его центре налился кровью, он горел с такой торжествующей, мстительной злобой, с таким выражением мрачного восторга, что я невольно отшатнулся, но уперся затылком в стену, и понял, что бежать некуда. Не в силах закрыть глаза, да и не глазами я видел в тот момент, я смотрел и чувствовал, как ледяные щупальца смерти обвивают мои руки, выламывают их, тянут куда-то — к скорой, неминуемой смерти…

Очнулся я от холода и боли в вывернутых руках. Я висел на противоположной от двери стене, по пояс голый, распятый, словно Христос, а заключенные в наручники запястья растянутых рук были прикованы к железным крючьям, вбитым в стену. Ноги мои, связанные проводом, тоже были привязаны к крюку, так что я только слегка касался пола носками ботинок.

Прямо мне в глаза бил свет десятка расставленных на полу свечей, из темного провала двери по полу змеился белый провод удлинителя, а посреди камеры лежал на полу включенный обыкновенный, тривиальный паяльник с деревянной ручкой, зловеще краснея кривым, изогнутым жалом.

Послышались шаги, и в дверь, согнувшись, протиснулся Паганель. Ни малейшего следа благодушия не осталось на его землистом в свете свечей лице! Глаза запали, под ними залегли глубокие тени, лоб выпукло блестел в темноте, губы кривились, и в помине не было никаких усов и бородки…

«Маскируется, гад!», — подумал я со злорадством: «Видать, все же прищучили!».

Паганель взял в руки паяльник, плюнул на жало — раздалось шипение, брызнули дымящиеся капли.

— Где груз, который вы привезли с Тобола? — сухо спросил Паганель, подтаскивая провод удлинителя и поднимая паяльник на уровень моей груди.

— Какой груз? — валял я ваньку, кряхтя от боли — запястья ломило, словно их выкручивали чудовищно сильные руки.

— Я повторяю свой вопрос! — загремел Паганель, вплотную подходя ко мне: — Где груз? И где Судаков?!

— Где-где — везде! Повсюду, то есть… — я ухмыльнулся, и тут же дикая боль пронзила все тело, в грудь как-будто воткнули раскаленную спицу, да собственно, так оно и было, только не спицу, а паяльник! Я заорал, забился головой о мокрые кирпичи, запахло паленым, но тут Паганель отвел паяльник в сторону, и я, сразу покрывшись потом от боли, повис на наручниках, исподлобья глядя на своего мучителя. Грудь болела неимоверно, ее жгло и стягивало, по-моему, на живот стекала струйка крови…

Пагнель с минуту разглядывал меня. Я собрался с силами и плюнул, целясь в голову, но не попал. Он отошел подальше, ехидно усмехнулся:

— Что, не сладко? Где сокровища кургана? Я знаю, что вы вместе с этим придурком, водителем, выгрузили их у тебя дома! Куда ты дел их потом?

«Ага! Значит Борис все же не просто сиднем сидел!», — обрадовался я: «По крайней мере, все вывез — хоть этому шакалу не достанется, и то хорошо!».

А вслух сказал:

— Пошел ты, мразь…

Ответом была новая вспышка боли — на этот раз правее и гораздо сильнее первой. Я корчился, извивался, кричал, видя перед собой только искаженное гримасой мстительной злобы лицо Паганеля.

Наверное, я на миг потерял сознание от боли, провалившись в спасительное небытие. Но когда очнулся, все повторилось — вопрос, моя ругань — и боль, боль, боль…

В следующий раз я очнулся в полной темноте и одиночестве. Вокруг возились крысы, ужасно болела голова, было холодно — я лежал на спине посредине камеры, по прежнему по пояс голый, и все мое тело ломала дикая боль.

Осторожно, медленно-медленно — каждое движение отдавалось такой дикой, режущей вспышкой мучений, что у меня все плыло перед глазами, я сел. И удивительное дело — стало чуть-чуть полегче. Шаря вокруг себя руками, словно слепой, я на ощупь нашел в углу свой бушлат, натянул его на себя, дважды теряя сознание от боли, наконец нашарил в кармане зажигалку и в колеблющемся ее свете осмотрелся.

Крысы врассыпную брызнули от света, оставив свечи, от которых остались одни огрызки. Кое-как я насобирал стеариновых обломков, слепил из них подобие свечи вокруг уцелевшего фитиля, и поджег свое творение. Б тусклом, мечущимся свете я осторожно опустил голову, стараясь подбородком не коснуться груди, и скосил глаза на свое тело. Всю грудь и живот покрывали ужасные, багрово-красные, кровоточащие рубцы, оставленные паяльником. Я шепотом выругался и беззвучно заплакал — на большее у меня просто не хватило сил…